— Не рано ли ребенку? Вот сам говоришь — не может разобраться.
— Кто знает, — вздохнул он. — Рано ей или нет.
Он улыбнулся.
— Но ты не думай, Таня, что сказки у меня только грустные. Я иногда рассказываю и очень веселые.
— Очень? — не поверила Таня.
— Да, — подтвердил Кулябкин. — Жил да был, например, одуванчик, рыжий-прерыжий, похожий на солнце. Он был влюблен в стебелек, который рос рядом… но одуванчик никак не мог объясниться в любви, не решался. То был дождь, то морось. Что-то мешало. «Вот прояснится, — думал он, — и признаюсь». И он дождался хорошей погоды, поглядел в лужу и вдруг заметил, что он совершенно седой. «Ничего, — успокоил себя одуванчик, — седина — это модно. Подует ветер, причешет волосы, и тогда… я объяснюсь». И он дождался ветра, поглядел на себя в лужу и увидел, что стал… лысым.
Борис Борисович обернулся — в дверях стоял Сысоев.
— Ты что, не слышишь? — сказал он, протягивая Кулябкину листок. — Дважды уже вызывали… В гараж. Очередной раз «плохо с сердцем». — Он махнул рукой. — Ну что может быть «плохо» в сорок лет? Не успел, видно, опохмелиться. Возьми бидон нашатырного спирта.
Кулябкин вскочил.
— Ну ладно, — сказал он виновато Тане. — Я поеду. До завтра…
Сысоев загородил ему дорогу.
— Спокойнее, спокойнее, доктор. Ничего там быть не может. Знаете, — сказал он Тане, — мои прогнозы по поводу больных более точны, чем прогнозы бюро погоды. Я еще не ошибался.
Он отступил в сторону, сам открыл Кулябкину дверь. Борис Борисович оглянулся, встретился глазами с Таней, кивнул ей.
— Утром ждите, — сказал он. — Около десяти…
— Спасибо, — сказала она ему. — Спасибо… за сказку.
Ворота автобазы раскрылись, как по мановению волшебной палочки, и «скорая», лавируя между постройками, ангарами и рядами самосвалов, подошла к крыльцу с красным медицинским крестом и надписью «медпункт».
Несколько шоферов в грязных рабочих комбинезонах толпились рядом, и, когда врач, а за ним и фельдшера вышли из «рафа», они замолчали и недружелюбно оглядели медиков.
— Человек чуть концы не отдал, а они все едут, — сказал пожилой рабочий вслед Кулябкину.
Борис Борисович только пожал плечами.
— А вы бы шли к нам работать, — взъелся Юраша.
Борис Борисович вошел в коридор амбулатории, пропустил Верочку, пальцем поманил Юрашу к себе:
— Предупреждаю, будешь пререкаться — сниму с машины.
— Так они первыми начали, — оправдывался Юраша.
— В таких случаях меня арифметика не интересует, — отрезал Кулябкин.
Маленькая девушка-фельдшер выскочила из кабинета, бросилась навстречу Борису Борисовичу.
— Только не верьте ему, доктор! Это сейчас он такой храбрый, — застрекотала она. — Жуть что было!
Девушка передохнула.
— Сижу в кабинете, радуюсь: ни одного больного, почитать можно. И вдруг — он. Белый как простыня. «Дядя Сережа, — кричу, — что с тобой?» А он молчит, рукой грудь трет. Я ему раз — камфору, раз — кордиамин, раз — кофеин. Правильно?
— Вероятно, правильно.
Девушка вдруг заплакала.
— Он меня за медика не считает… Он меня с таких лет знает, с отцом еще работал… Не верьте ему, доктор, возьмите в больницу, он больной, честное слово, больной…
— За медика не считает, — скривился Юраша. — А другие считают?
Девушка с вызовом поглядела на него, вытерла слезы.
— Считают, — сказала она. — У кого хочешь спроси.
Она смерила Юрашу уничтожающим взглядом, сказала только Кулябкину:
— Говорит: пройдет, отсижусь немного. Я уж с диспетчерского телефона вас вызывала, из кабинета не давал, — зря, мол, людей беспокою.
— А он, случаем, не того? — Юраша щелкнул себя по подбородку.
— Да как вы можете! Вы еще и больного-то не видели.
— Не видел, — согласился Юраша. — Но нужно быть бдительным.
Больной водитель сидел на топчане и держался за его край, будто боялся упасть. Лицо его было бледным, даже синюшным, и, когда бригада зашла в кабинет и расположилась вокруг него, он поднял голову и устало оглядел каждого — Верочку, Юрашу и, наконец, остановился взглядом на Кулябкине. Понял: доктор.
— Что с вами случилось? — спросил Борис Борисович.
— Сам не пойму, товарищ доктор. Вступило сюда, — он показал на грудь, — не передохнуть. А теперь уже лучше. Я Наталье говорю: не вызывай, само пройдет.
Кулябкин кивнул и присел рядом.
— Вы бы подробнее о самом приступе, — попросил он и взял руку водителя, чтобы сосчитать пульс.
— Неудобно-то как, по ерунде беспокоим, — он помолчал. — А вообще-то я колбасу съел. Незадолго. Другого, товарищ доктор, не было.