…Итак, Юрий Сергеевич бился над неудающейся сценой.
Директор сидел сзади, окруженный несколькими актерами (Кондратьев в том числе!), и все время что-то недовольно комментировал. Разговор за спиной и чужое ироническое недоброжелательство бесили Юрия Сергеевича. Он и сам чувствовал неудачу. Глупо, конечно, было обещать выпустить такую трудную пьесу, как «Бесприданница», за полтора месяца, к Новому году.
Юрий Сергеевич рассчитывал на острый спектакль, имел свою неожиданную концепцию. Год мог кончиться прекрасно — серьезной победой.
Этого-то и не получалось!
Если бы он принялся за «Бесприданницу» в начале января, то проблемы не было бы, но теперь поджимали сроки, а у директора нарастало недовольство. Режиссерская авантюра (так всюду высказывался Крашенинников) вела к тому, что актеры теряли квартальную премию, могли остаться на Новый год без денег.
— Управление культуры, — говорил Крашенинников, как обычно, со значительными интонациями, — просило передать, что выводы в дальнейшем ожидаются самые категорические.
Юрий Сергеевич мысленно обругал и директора, и управление и снова принялся за репетиции, стараясь не думать о сказанном.
Как же он дал такую промашку? Как взбрело ему в голову — не сошел же он с ума! — приниматься в ноябре за «Бесприданницу»?!
А было вот как…
После банкета, устроенного милым автором, Юрий Сергеевич, возбужденный победой, долго бродил с Ниночкой по ночному городу.
Все было как в чеховской пьесе: тихая черная ночь и блеск зеленого стекла от разбитой бутылки на берегу пруда.
Юрий Сергеевич был счастлив. Он рассказывал Ниночке о своей жизни, о том, что хотя ему сорок, но он столько уже пережил, — похоронил жену, замечательного человека; они дружили с восьмого класса, а вместе прожили — всего ничего.
— Ах, Ниночка! — взволнованно говорил Юрий Сергеевич. — Я только начинаю оттаивать, оживать, и когда я глядел на премьере вашу игру, то, наконец, понял, что же со мной происходило в последнее время…
Она засмеялась не допускающим продолжения смехом и, когда он протянул руки, чтобы обнять ее, увернулась, выскользнула, отбежала в сторону, показывая, что не намерена, менять своего отношения к нему.
— Да вы, Юрий Сергеевич, попросту счастливы удачей, успехом. Вы, наверное, сейчас весь мир боготворите. Вы меня придумали, и это ваше, придуманное, вам и нравится. Пигмалион — не легенда, а истина. Мы, Юрий Сергеевич, только и любим то, что создаем сами.
— Нет, нет, — возразил он. — Это не так, не так, поверьте. Я люблю вас, это серьезно, я это решил не сейчас, не сегодня…
Он шагнул к ней, но она метнулась с тем же нервным смехом, и он крикнул ей вслед:
— Не бегите, Ниночка! Клянусь, я не позволю себе ничего. Я хочу говорить, только говорить с вами…
Он и правда в тот вечер много рассказывал. Чего только не было с ним! Когда жена умерла от рака, — как это страшно! — даже дочь не могла его удержать, он не заехал к родителям жены, бросил все, укатил сюда, думая, что здесь тмутаракань. Ни успех, ни развлечения, ни любовь не привлекали его. А ведь он не урод, не дурак. Актрисы — народ эмоциональный, а тут молодой главный, с печальным лицом, вдовец, — кому не захочется попытать счастья?!
— Только знаете, Ниночка, — признавался он, — не мог я… Приближусь, бывало, преодолею себя, обниму женщину, а мне страшно делается — жену вижу. Приятели меня называли закомплексованным, только я не был закомплексованным, я был — ушибленным.
Ниночка слушала его, склонив голову, опустив глаза, и в тот счастливый вечер Юрию Сергеевичу показалось, что она поверила ему. Он снова протянул руку, и Ниночка не отстранилась, только сказала:
— Не нужно… Не хочу… пока…
Не хочет, не хочет… пока! Это «пока» обрадовало, в нем почувствовал Юрий Сергеевич надежду. Да, Нина поверила: он по-настоящему ее любит.
Он стал расспрашивать Ниночку о ее мечтах, что бы ей хотелось сыграть дальше? И когда узнал, что Ларису в «Бесприданнице», то дал слово: это будет следующая ее роль, Но главное и знаменательное было то, что он и сам давно вынашивал концепцию «Бесприданницы», нашел оригинальную мысль…
— О чем же будет спектакль? — спросила она.
— О незащищенности интеллигентного человека перед хамством, о любви.
Он заговорил внезапно не об Островском, а о Достоевском и Чехове, так как едва проступающее, робкое у Островского стало важнейшей темой у этих писателей.
Ниночка не поняла Юрия Сергеевича, переспросила с удивлением: о каком интеллигенте он говорит?