Дом Кошечкиных издалека заметен. Подошла к калитке — чистенько, подметено, одно слово — хозяева.
За забором тишина, никакая не пробивается жизнь.
Нажала кнопку звонка, потом, как учили, еще два коротких, — это сигнал для родственников.
Заскрипел снег под валенками, голос Ники Викторовны удивился:
— Кто там?
— Я, — сообщила Дуся. — Евдокия Леонтьевна. Свекровь ваша…
Сколько пришлось произнести лишнего! Будто не бабка приехала, а Серый Волк. Ладно, раз иначе нельзя.
Отпала задвижка с грохотом. Дуся надавила на дверь, увидела спину Ники Викторовны, — та не поздоровалась, заспешила к крыльцу.
— Замерзнешь! — вслед крикнула Дуся, подчеркивая, что не обижается. — Давай бегом! Без пальто да на улицу — в такой мороз!
Дверь перед самым носом хлопнула — не держать ее, раз холодно.
Дуся потянула за ручку: пружину такую поставили, что не сразу войдешь.
В сенях черпак на гвозде над полными ведрами, порядок у Кошечкиных образцовый. Переступила в горницу, а оттуда еще дверь на кухню.
Ника Викторовна стояла у печки, грелась спиной да разглядывала Дусю. Лицо спокойное: ни огорчения, ни радости. Дуся развязала шерстяной платок, поклонилась.
— Здравствуйте.
— Здравствуйте, если не шутите.
— Чего шутить, Ника Викторовна, родные мы.
Голова у Ники Викторовны за эти два года стала совсем седой, а возраста лет десять прибавилось, тоже старушка уж: горе работу свою хорошо знает.
Да только в седине ли дело? В глазах — усталость. Смотрит без всякого интереса: приехала, мол, и приехала, ни радости, ни горя от этого быть не может.
Дуся пальто стянула, повесила на вешалку. Нашарила тапочки в темноте и, надев большущие, не по размеру, пошла к Нике Викторовне, как на лыжах, шаркая негнущимися ногами.
— Ой! — вспомнила Дуся на середине пути. Оставила тапки и бросилась назад, за авоськой.
Лицо Ники Викторовны не изменилось, не потеплело, когда Дуся вынула и поставила на стол две банки растворимого кофе.
— Зачем ты? — безразлично спросила она.
— Пейте, — отмахнулась Дуся. — После дорожания хоть достать можно.
— И почем теперь?
— По шесть…
Вздохнула глубоко, оторвалась от печки, перенесла кофе в буфет, рукой указала на стул: садись, мол, рассказывай.
Дуся пригладила юбку, чинно устроилась.
— В субботу у Сергей Сергеича юбилей. Приглашаем к пяти вечера. Вы как-никак самые близкие.
— Спасибо, — сказала не сразу. — Только давно никуда не ходим…
— Сергей Сергеича уважьте.
— Сколько ему?
— Восемьдесят.
— Я думала — старше.
— Так-то все ничего, — сказала Дуся. — Только стал заговариваться. — Прислушалась — нет, никто не идет, дома, видно, никого нету, — прибавила: — В школу ходит. Утром встанет и собирается, ищет портфель. А днем — нормально, даже не помнит, если спрошу…
— Старость не радость.
— Может, в последний раз собираемся. — Огляделась, решила узнать: — Что-то не слышу Александра Степановича да Ксюшки?
— В лесу. Вот-вот явятся.
Дуся замолчала, не зная, что дальше сказать. Без Александра Степановича разговор не серьезен: хозяина нужно ждать.
Ника Викторовна поставила чайник на газ, вынула чашку, розетку, подвинула банку варенья — крыжовник вроде.
— И Юрий приедет? — спросила наконец то, о чем раздумывала.
— Занят очень, но обещался быть. Как же на годовщине без сына?
— Им только работа, — сказала Ника Викторовна. — А может, другая причина.
Поглядела на Дусю, как бы вопрос задала.
— Другого нет, — поняла Дуся. — Уверена…
— И-их, Евдокия Леонтьевна, да кто может быть в наше-то время уверен в чем?! Это я, мать, дочери не изменю, а муж?
Дуся кивнула, вроде согласна.
— Нет, не забыл, — сказала она. — Юрик помнит Иришу. Он так работает, что даже в театре спит. Чего обвинять не зная…
— Артист! — мягче, но все же осудила Ника Викторовна. — В театре спит! Дома нет, что ли? Весь город-то — плюнуть, а ему до кровати не доползти…
— Все вы недовольны, — заметила Дуся.
— Да что недовольны! — крикнула Ника Викторовна. — Душа болит, моя дочь все же!
— Это верно, — затихла Дуся.
Они вроде бы примирились. Дуся отломила ложечку засахаренного крыжовенного, подержала над розеткой, чтобы отпала, ягода, не дождалась, откусила с краю. «Не идет Ксюша, — отметила грустно, — поглядеть бы скорей».
— А не думала я, что Юрий столько продержится, — красивый мужик. Бабье нынче незастенчивое…