— Я к тебе не хочу, — сказала Галина. — Несчастливый твой дом, вон забирай Юру.
— А что? — крикнула Соня с вызовом. — Пожалуйста! У меня отлично! Выспится. А я — к старикам, они рады будут.
— Шел бы, Юрик, — посоветовала Дуся. — Вторые сутки, и опять на приступке.
Юра глядел нерешительно.
— Если не затруднит, я бы…
— Да почему затруднит? — Соня вспыхнула. — Ну?! — покрикивала она. — Собирайся, первый час ночи! Белье дома у меня приготовлено, только из прачечной. И еды полно. Возьми бритву, Бритвы у меня нет, покупать некому.
Она опять засмеялась, но Дуся махнула рукой, заставила приутихнуть.
— Перебудишь всех! — сказала шепотом. — Мой только уснул. И Ксюшка. Давай, Юрик, пора на бок всем, устали — сил нет.
Улицу покрыл снег — блестел и искрился, как нафталин. Под ногами поскрипывало.
Фонари уже не горели, плотная ночь повисла над городом, прохожие словно возникали из тьмы. На тротуаре лежало несколько светлых квадратов окон; они ломались у поребрика и стекали желтым на дорогу. И опять темнота.
— Ты не торопись подниматься, — говорила Соня, — я после одиннадцати приду.
— Неудобно, что ты провожаешь, — извинился Юра. — Это же я тебя провожать должен.
— Я тебя не съем. — Соня посмеивалась и как-то тяжело припадала к Юриному плечу. — Не съем, не бойся. А потом, — в какой раз объясняла она, — мне постелить нужно и показать. Ты — гость, я — хозяйка, не лишай меня удовольствия.
Она опять прыснула, хотя нечего было смеяться; что-то глупенькое послышалось ему в этом громком, громче обычного, смехе. Он недовольно поморщился: знал — не пошел бы! — и вдруг остро представил, нет, ощутил… Ниночку. Легкая и гибкая, как ящерица, стояла она с поднятыми руками, стягивала облегающий свитер. Он испытал тоску, боль, черт знает что испытал он в эту секунду, физически ощущая, как проскальзывает она в его сжатых руках, уходит, исчезает совсем.
Соня продолжала что-то говорить, но Юра не отвечал. Они шли молча и быстро — совсем чужие.
Соня переставила стулья, зачем-то смахнула со стола пыль, словно извиняясь перед Юрой, что вот привела его в неподготовленный дом, — такой беспорядок! — сняла со стены Ксанкин портрет, подышала на него и протерла ладонью.
Юра увидел дочь, благодарно улыбнулся.
Она тут же бросилась на кухню, позвала его.
— Юр? Юр?
Он взмолился, чтобы она уходила — поздно все-таки. Соня хлопала холодильником, показывала, где взять мясо и яйца — утром захочется есть.
— Я устал, Сонечка. Самолет, бессонная ночь… Иди, я лягу.
Она со смехом погрозила ему:
— Думаешь, от меня легко отделаться?! Если бы ты знал, как я хотела тебя видеть! Разве справедливо, что ты сразу выставляешь меня из моей собственной квартиры, даже не хочешь поговорить!
— Что ты, Соня! О чем? Поздно, ночь уже.
— О театре, — предложила она. — Ты даже не представляешь, как я люблю театр.
— Да я о нем и слышать-то не могу!
— Вот видишь, — сказала Соня и рукой обвела комнату. — Здесь прописана, это моя квартира, а живу, Юрик, больше с мамой и папой, как юная пионерка. Оттого что никого у меня нет. Кроме разве Ксанки, — она кивнула на стенку, — единственная живая душа.
Уставилась на Юру. Он виновато заулыбался:
— Чего же, Соня? Ты умная, добрая, симпатичная…
Она рассмеялась:
— Как сказала бы тетя Дуся: эва, наговорил! Сам знаешь — неправда. А насчет одиночества моего — так это вроде стихийного бедствия. Вот мы с тобой старинные друзья, а чем, ответь, ты мне можешь помочь? То-то! Ничем! Ни-чем, — повторила, — хотя я столько лет — и это ты тоже знаешь — одного человека и люблю.
Он сделал вид, что не понял, покачал головой.
— Да-а, — сказал мучительно. Посидел молча, закрыв глаза и раскачиваясь, думал о чем-то своем.
— Как-то так в жизни выходит, Соня, что у каждого своя жар-птица и каждый вроде бы ту хочет, что ему не дается. И главное — видишь: рядом лучше, порядочнее; та, что рядом, опора тебе на прочную и большую жизнь, а тянет к другой, туда, где всем будет хуже, отвратительно, может быть, вот в чем дело. Теперь и ответь — отчего человеку хочется, чтобы с муками, с вывертом, через страдания?
Она спросила, пряча глаза, хрипловатым голосом:
— Любишь кого-то у себя… в этом… Крыжополе?
— О-очень, — выдохнул он. — Безумно люблю, Соня. Мучаюсь. Ревную ко всем и к каждому…
Она вздохнула.
— Молодец, что сказал. Спасибо. — Засмеялась звонко. — Не нужно человеку правду искать. Ложь приятнее. Или неведенье.