— Прости, — помолчав, сказал он. — Понимаю, кому и что говорю, но вижу — так лучше. Ты мне сестра, даже больше, чем сестра…
— А я не хочу быть родственницей! — крикнула она и рукавом проехала по глазам, упала головой на согнутый локоть.
Он терпеливо ждал, когда она перестанет плакать, погладил по голове.
— Иди, Сонюшка, пора тебе, иди, сестричка.
Она попыталась улыбнуться:
— Ну и гад ты, Юрка, как обобрал меня! Я до этой встречи богаче была, хоть надежду имела, а теперь — что? Что у меня, кроме стариков родителей общим возрастом сто сорок лет? Ни-че-го! А мне сорок! Бабий век. Я ведь не запасливая, Юра, даже насчет потомства не позаботилась. Еще год-другой — и амба, все. Это как ежик: листьев на зиму не заготовил, и спать негде и не на чем…
Она поднялась и неизвестно для чего стала двигать ящиками в комоде, выбросила какие-то пуговки, лоскуточки.
— Куда я дела, запихала к дьяволу…
— Что?
— Да так… — Отвела занавеску в окне, постояла спиной к Юре. — Пора идти, а как не хочется… — И вдруг обернулась, даже головой тряхнула так, что волосы метнулись густой волной по плечам. — А что, если я на кухне раскладушку поставлю, не смутишься рядом спать?
Он поднялся от неожиданного вопроса.
— Что же ты спать будешь на кухне? — сказал он недовольно. — Если бы ты раньше сказала, я бы у мамы остался. Раскладушка и там есть…
Она засмеялась:
— Ладно. Гонишь. Уматываюсь.
Он пошел за ней в коридор, подал пальто.
Она просительно смотрела на него:
— Пойду, что ли?
— Иди. Серафима Борисовна ждет.
Пальто он держал распахнутым, словно бы торопил Соню.
— Ждет, — согласилась Соня. — А может, и мечтает, чтобы я не пришла.
Он натянул ей пальто на плечи, воротник стал дыбом.
Соня обернулась.
— Пойду, что ли? — сказала жалобно. — Из тепла неприятно.
Она подала Юре руку, хмыкнула, точно боялась заплакать, пошла к дверям.
— Эх, ты! — сказала она. — Грабитель! Последнее у человека отнял…
Хлопнула дверь, потом удар повторился внизу, в парадной. Юра выключил свет, подошел к окну, устало стянул рубашку.
Соня стояла на улице, смотрела на свои окна. Наконец нерешительно и медленно, будто что-то ее удерживало, перешла дорогу, несколько раз оглянулась и заспешила к остановке.
Юрий кинулся на кровать и утонул в легких, свежепахнущих простынях. Становилось теплее и легче, усталость уходила, душа оттаивала, расслаблялась, отлетала в сон.
…Кондратьев обнял Озерову, прижал к груди, она как-то обмякла, обтекла его, стала как воск.
«Не сметь! Не сметь!» — хотел закричать Юрий Сергеевич, но неожиданно понял, что это идет спектакль, в котором играют Сашка и Ниночка.
Он торопливо искал себя. Где же? Где же он сам? В партере? В ложе?
Его не было.
И тут он увидел себя в глубине сцены — знакомый чиновничий картуз, нелепый сюртук, что-то странное, серо-зеленое и жалкое с пуговицами до верха, — вдруг узнал: именно он, Юрий Сергеевич, теперь всегда, постоянно будет играть роль Карандышева.
— Ну да, ты, ты, — успокаивал он себя. — Только не бойся, не отказывайся. Ты сыграешь превосходно!
Он проснулся потный, измученный, усталый больше, чем перед сном. Спать нельзя! Надо забыть этот кошмар, думать о чем-нибудь другом.
Он попытался вспомнить подробности того вечера, когда они с Ниночкой гуляли вдоль пруда, бросали камни в воду и говорили об искусстве. Ночь была удивительная, полная счастья, ночь, какой у него, пожалуй, не было в жизни.
«Бог мой! — мысленно восклицал он. — Как я любил бы ее! Сколько бы мог дать! Я бы искал для нее пьесы, ставил бы ради нее спектакли, сделал бы ее знаменитой. Как же она могла пренебречь мной, отвергнуть после того, что случилось, — ведь была же минута искренности! Неужели причиной всему дочь? Чему, чему мог помешать ребенок?! Никому и ничему! Блажь, каприз, бессмыслица!»
Он откидывал одеяло, метался. Мысль о Сашке Кондратьеве не исчезала, была рядом, — Юрий Сергеевич боялся вернуться к ней.
«Наваждение какое-то, чушь, глупость! У них нет и не было близости, не было любви, — это напраслина, плод воспаленного мозга, я подозрителен и глуп…»
«А репетиции?! Я же видел!»
Он попытался над собой посмеяться. Вот, скажем, можно сосчитать дни гастролей. Сегодня, завтра, послезавтра у них нет совместных выездов в область. Он четко представил график на стене Крашенинникова — этакая стратегическая карта за спиной главнокомандующего, — и что-то будто бы отпустило его душу, полегчало на сердце. Да, да, в эти дни выездной спектакль «Был зимний вечер», постановка гастролирующего режиссера, в котором не заняты ни тот, ни другая.