— Не верьте ему. Вениамин — старший инспектор гороно, а я всего лишь бедный директор школы, одна из карточек в его картотеке.
— Карточка?! Ты, Маша, еще не представляешь, кто это! Тебя везет Великий Прохоренко!
Мне нравится их озорной разговор.
Машина останавливается. Венька чмокает меня в щеку, открывает дверцу и мчится к подъезду.
— Совсем распустился! — вдогонку кричит Люся. — Все расскажу жене.
— Она меня поймет, как только познакомится с Машей! — Тяжелая дверь захлопывается за ним.
— Какой милый! — говорю я.
— Действительно милый, — соглашается Люся. — На этот раз ты не ошиблась.
Рабочий день Прохоренко начинается чуть свет. Утром сквозь сон слышу, как негромко, будто бы издалека, жужжит, затихает и вновь жужжит его электробритва. Едва она замолкает, как опять раздается жужжание, но теперь более пронзительное — это мелется кофе.
Больше не засыпаю, но и не встаю. Утро в семье Прохоренко полностью принадлежит Люсе.
С двенадцати часов Люся ждет телефонного звонка Леонида Павловича. Ее напряжение передается нам с Вовкой. Сын забирается на подоконник и сигнализирует обо всех событиях на дороге.
Если Леонид Павлович не приходит, то обедать садимся в два. Стол накрывается на троих, но место хозяина священно — он незримо присутствует здесь.
Справа от его стула Люся ставит свою тарелку, слева — мою, Вовка сидит напротив. Такое ощущение, что если бы Леонид Павлович сейчас снял шапку-невидимку и оказался рядом, то это никого бы не удивило.
Честно говоря, Люсю я иногда просто перестаю узнавать, хотя внешне она изменилась мало. Конечно, стала солиднее; вместо толстой косы, когда-то вызывавшей зависть подруг, модная стрижка; но улыбка, манера говорить, смех — легкий, заразительный — ее. Еще в Игловку она писала, что школа ее утомляет и она подыскала работу радиожурналиста. Правда, в штат устроиться не удалось, но это даже лучше. Две-три передачи в месяц ей всегда обеспечены.
Невольно думаю: могла бы я так? Раствориться в делах и планах своего мужа? Кто знает… Наши судьбы сложились по-разному.
Впрочем, одного я, наверное, никогда не смогу принять в их семье — бездетности. Сколько раз я замечала, что Люся подолгу смотрит на Вовку. Хотела спросить ее, почему у них нет ребенка, но побоялась — мало ли может быть причин.
Неожиданно она сама разговорилась об этом.
Мы растопили колонку в ванной. Вовка залез в воду прямо в трусиках, и мы, сколько ни уговаривали его раздеться, не смогли. Он так и стоял под душем, держась за резинку трусов, и, когда мыльная пена попадала ему в глаза, орал благим матом, но рук не отпускал.
Люся неумело намыливала его волосы, приговаривая:
— Вот как я тебя. Вот как! — Потом призналась: — Ну и привыкла я к тебе за эти дни. Укатите от нас — и мыть будет некого.
— Чего же вы оплошали?
— Тут возможно одно из двух: либо школа, либо свои дети.
Я возразила:
— Почему нужно ставить одно в зависимость от другого? Я тоже люблю работу.
— Любишь. Но у Лени это не только любовь.
— А что?
— Все. Его огромное, давно задуманное дело. И, значит, главная цель в жизни.
— Не понимаю.
— Увидишь своими глазами и поймешь.
Помолчали.
— Знаешь, Маша, — неожиданно сказала она. — Я вот, бывает, листаю педагогические журналы, читаю статьи разных теоретических умников, сравниваю с тем, что делает Леонид, и меня охватывает трепет, что ли — даже не знаю, как это точнее назвать, — от ощущения его личности…
— Молодец! Я бы так не могла, — призналась я. — Мне кажется, чем ближе был бы ко мне человек, тем критичнее и требовательнее я бы к нему относилась.
— Конечно. Если бы ты могла т а к, то Витька Лавров сейчас находился бы не в Москве, а в соседней комнате. — Она обняла меня, видимо подумав, что обижает. — Что-нибудь знаешь о нем?
Я с тревогой посмотрела на Вовку и отрицательно покачала головой.
Мы вышли из ванной. Люся принялась что-то искать на книжных полках в кабинете Леонида Павловича.
— На, погляди.
Она подала синий томик, на обложке которого я прочла знакомую фамилию.
Я хотела сказать, что Лавров меня не интересует, но будто забыла произнести эти слова вслух.
— Чуть-чуть гибкости, даже не хитрости — этого тебе взять негде, — а гибкости, и Витька был бы с тобой. Он же отличный парень, Маша!
— Прошу тебя!..
— Не сердись. Потерянное не вернешь.
Люся подмела комнату, поправила ковер и вдруг с возмущением сказала: