— Нет, не могу, не могу понять! Почему! Почему ты порвала с ним?
— Я не хочу об этом думать, тем более жалеть. Что было, то было и быльем поросло.
И все же я открыла книгу Лаврова. С первой страницы на меня смотрела фотография Виктора, Вовкиного отца. Щемящая боль сжала мое сердце. Да, это был уже не тот мальчик, которого я знала девять лет назад. Вместо привычного полубокса он отпустил челку, дань новой моде. В углу рта — папироса. Я хорошо помнила это выражение разочарованности, которое он любил напускать.
А ведь я видела эту книгу в Игловке, на прилавке передвижного киоска-автобуса, но не взяла ее в руки.
Я думала о Викторе: прошлое, наверное, будет напоминать о себе постоянно…
Вечером я оставила Вовку на Люсино попечение и пошла в город. Хотелось побыть одной.
В центре горели неоновые рекламы. Одна, над витриной кафе, то вспыхивала, то гасла, вырывая из темноты будто неживые, голубоватые лица прохожих.
Возле кинотеатра толпились мальчики в расклешенных брюках, девочки — в мини. Неужели эти ребята сядут за парты в моих классах? Смогу ли я с ними?
Потом я спустилась к реке. Дорога была знакомой, будто я бродила здесь только вчера. Перешла мост. Теперь нужно идти выше, через маленький ельник, метров двести отсюда — наша кривая сосна.
Вот и она! Ствол изогнулся, прижался к земле, как седло, и снова изгиб. Когда-то, сидя на ней, мы готовились к сессии.
А может, Люся права и это я во всем виновата? Раз такие мысли возникли, пора разобраться…
Что же было там, в моем прошлом?
Знакомство. Дружба. Любовь. Разговоры о свадьбе. Потом… беспрерывные ссоры.
Приближался наш отъезд в деревню. Все только и говорили, что о работе, а мы с Виктором перестали понимать друг друга.
В его голове вдруг начали громоздиться нереальные планы, невероятные надежды. Он писал короткие информации в местную газету. Я знала, его хвалили за быстроту и четкость.
— Маша, — сказал он как-то, — а если мне… предложат остаться? Газета — это же так интересно…
Я молчала.
— А потом, — сказал Виктор, — я же пишу… Отправил рассказ в московский журнал. Вдруг напечатают. Представляешь?.. — Он весь светился от возможного счастья, шел ко мне, раскинув руки, но я увернулась.
— У тебя странно затянувшееся детство, Виктор, — сказала я резко. — Иллюзии — это мило, но пора подумать о жизни.
Он разозлился.
— Тебе бы юмора, Маша… С юмором у тебя худо…
— Да, — кивнула я. — У меня с юмором худо, зато у тебя — избыток.
Я была раздражительной, нервной, придиралась к каждому его слову. В двадцать лет, вероятно, трудно в самой себе разобраться. А было не так уж и сложно. Я дурнела. Нос и губы припухли. На щеках появились желтые пятна. Однажды при нем возникла рвота.
— Что с тобой? — испугался Виктор, но я отмахнулась.
— Так, — сказала ему. — Устала.
Я почему-то никак не могла решиться сказать о беременности. «Нет, нет, — думала я, — он должен сам увидеть, понять… Еще решит, что этим я хочу его удержать…»
Он снова спросил:
— Ты нездорова?
Я хотела крикнуть: «Неужели не соображаешь, у нас будет ребенок!» И промолчала. Только пожала плечами.
А он успокоился, как обычно, стоял у окна и говорил о своем:
— Съездить бы в Москву хоть на месяц, повертеться в журналах. Знаешь, главное, говорят, личное общение…
Я делала вид, что ищу в тумбе стола конспекты, нагибалась все ниже и ниже, а в голове было одно: «Все кончено. Скатертью дорожка… И если уж рвать, то теперь… Дальше станет труднее…»
И тогда я сказала:
— Знаешь, дружок, твои визиты мне в тягость.
Ночью я взяла его книгу. Открыла первую страницу, прочла первую строчку, потом еще и еще и будто услышала его голос.
Это была исповедь человека, которому стало необходимо рассказать о себе. Шел, шел по земле, ни о чем не думал, жил легко, и вдруг стало непросто, пришлось о многом поразмыслить…
Пожалуй, это была история нашего с ним прошлого; вспоминая то одно, то другое событие, я внезапно почувствовала одиночество Виктора.
А если это не так? Можно ли художественную правду смешивать с правдой реальной жизни? Не писал же он книгу только для того, чтобы когда-нибудь я усомнилась в своей правоте.
Да, я пошла на разрыв. Не сказала ему о ребенке. Взяла все на себя. Но даже если я была неправа, то сейчас поздно жалеть.
Спать! Погасить свет и спать. Лампочка мешает Вовке — он вертится в постели. Одеяло сползло. Нужно подняться, поправить. Если я и виновата перед кем, то только перед сыном. Выходит, я слишком просто распорядилась его судьбой.