— Ой, как неудобно, — говорила Таня. — У тебя дочка больна, а я со своим…
— Что с отцом? Она помолчала.
— Самое страшное… Теперь начались боли, дикие боли где-то в печени… А он, ты же его знаешь, хочет правды. Приходят врачи, выписывают лекарства, и он им не верит… Сегодня приказал: «Сходи за Борисом, он меня не обманет. Я должен знать все. Я буду спокойнее, если мне скажут правду…»
Она схватила Бориса Борисовича за руку.
— Боренька, ради бога, не говори ему правды. Скажи что-нибудь… Ну, что полагается в таких случаях… Ты должен сам знать, что ему нужно…
— Ладно, — пообещал Кулябкин. — Я постараюсь.
— Постарайся, — попросила она, и он понял, что она едва сдерживается, чтобы не заплакать. — Папа говорит, что у тебя ответ на лице, что ты слишком бесхитростен, чтобы его провести… Он говорит, что в тебе-то он разберется…
Кулябкин молчал.
— Слушай, — нервно сказала Таня. — Если ты не уверен, если думаешь, что не сумеешь, то лучше не нужно… Я скажу, что ты болен, уехал… Он так напряжен… Наверное, зря я пришла…
— Я попробую, Таня, — сказал Кулябкин. — Ты не волнуйся.
— Нет, — почти выкрикнула она. — Я волнуюсь. Он на все способен, если и тебе не поверит.
Он погладил Таню по голове, как ребенка, и виновато отдернул руку, потому что снова открылся лифт и их осветили.
— Ну, я пойду, — торопливо сказала она. — Мне нельзя долго. Уйду на минуту — такая тревога… Я даже перешла на полставки, все с ним…
— Иди, — сказал Кулябкин. — Я постараюсь.
— Постарайся, — снова попросила она. — Это так важно, Боря…
Он не стал вызывать лифт, пошел пешком. Постоял в первом пролете, поискал Таню глазами. Она шла по двору, и Борис Борисович сосчитал десять ее шагов, ждал: вдруг обернется.
Она и действительно обернулась, окинула их дом невидящим взглядом, скрылась в подворотне.
Он все еще стоял у окна и вдруг вспомнил себя в школе, давным-давно, в седьмом, нет, в восьмом классе, на маленькой сцене. Он был тогда во фраке, в жабо, в широких поношенных школьных брюках со вздувшимися коленками, с цилиндром в руке.
Таня Денисова читала монолог Татьяны. Сколько пугающей холодности было в ее глазах!
Она поднялась и царственной походкой направилась к кулисе. Ах, если бы он мог ее задержать, ответить, сказать свой текст. Но он не мог, не имел права. А у Пушкина, которого они так старательно проходили с пятого класса, не нашлось для Кулябкина нескольких нужных слов.
Он вытянул руки, прошел несколько шагов по сцене и неожиданно для себя произнес:
— Таня!
Она обернулась, удивление возникло в ее глазах — такого текста не было.
— Что? — растерянно спросила она.
— Ничего, — не нашелся Кулябкин.
Он так и стоял в свете маленьких юпитеров, опустив голову, ждал, когда замолкнут аплодисменты.
Борис Борисович открыл дверь, повесил на вешалку плащ, прошел к Юльке.
— Боря? — позвала Лида.
Он остановился около кабинета, она сидела спиной к нему.
— А я, кажется, все-таки нашла фразу. Прочесть?
— Прочти, — сказал он.
— «Усиление ферментных систем, — начала она, — каковое может быть достигнуто введением цитохрома, невольно приведет к изменениям в ионной среде». Правда, хорошо?
— Да, — не совсем уверенно сказал Кулябкин. — Только зачем же «каковое»? Лучше — «которое».
— Почему? — не поняла Лида.
— Да так, — уклонился Кулябкин. — Красивее.
— Какое это имеет значение?
— Никакого, — согласился он.
Он выстроил пенициллиновые бутылочки, как солдатиков, в затылок, поставил рядом пузатый флакон с микстурой, подмигнул Юльке.
— Сми-ирна! — крикнул Кулябкин смешным голосом. — И не разбегаться без моего приказа.
— Отпусти их, — попросила Юлька. — А то они устанут.
— Во-ольна! — крикнул Кулябкин и смешал строй.
Он услышал приближающиеся шаги Лиды, обернулся.
— Мне никто… не звонил? — спросил он.
Она смутилась.
— Звонил? Нет… А разве должны?
Он не ответил, пожал плечами.
— Я ужасно жалела, — сказала она, — что не успела догнать тебя на лестнице: у нас совершенно нет картошки.
Он думал: «Нужно зайти к Тане, она ждет».
— Боренька, дружок, сходи, сделай милость…
Лида приблизилась к нему, обняла и положила на плечо голову.