— Ну, а вывод? — спросил я, чувствуя всю нелепость своего вопроса.
— Вывод? — удивился редактор. — Так это же и есть вывод.
За окном проплывает желто-серое гигантское здание цементного завода, так напоминающее своими куполами древнеазиатский архитектурный ансамбль. Серый пепел — точно пыль веков.
Надо собираться: поезд в Вожевске стоит три минуты. Впрочем, успею. Моя поклажа не из тяжелых, а до вокзала осталось не менее получаса.
Внешне мои отношения с Ритой были неплохие. И все же в эти годы между нами медленно, но верно назревал разрыв.
Мне вспомнился случай. Мы пошли навестить Ритиного деда, больного, почти беспомощного в последние годы. Дед был известным в Москве искусствоведом, и мне нравилось бывать у него, слушать его рассказы о живописи.
В тот раз старик показался бодрее обычного, говорил о Ван Гоге. Вернее, о дзен-буддизме и его последователях в европейской культуре.
— Даже теперь он пытается отдавать… — сказала Рита, когда мы возвращались домой. — А ведь ему осталось… максимум месяц.
Я вздрогнул.
— Почему ты так говоришь?
— Потому что знаю.
— Что? — заорал я. — Что можно знать об этом? Ты ведь даже не врач, а патологоанатом.
Она улыбнулась.
— Но зато я хорошо знаю, чем кончаются такие болезни…
Мне стало неуютно. А она уже пыталась говорить о другом, но разговора не вышло.
А через три недели дед умер. Я стоял у гроба почти чужого для меня человека, слушал то, что говорили о нем, а сам думал о Рите.
Она была заплаканная. Я старался не смотреть на нее, такой театральной казалась ее печаль.
Среди учеников и друзей деда, сменявших друг друга у гроба, я узнал Конитина. Однажды я брал у него интервью. Конитин подошел к гробу и долго скорбно молчал. И пока он молчал, я вспомнил, что сказал мне дед, прочтя то мое интервью: «Вы сделали худое дело, Витя. Вы рекламируете прохвоста. Сколько прекрасных статей не увидели света по его вине, если бы вы знали… — Он тяжело вздохнул и совсем уже тихо прибавил: — Когда-нибудь разберетесь…»
Я думал и о Конитине, и о Рите, на какое-то мгновение они слились для меня в одно лицо. По известной пословице, я должен был, как говорят, съесть с человеком пуд соли, а я доедал еще первые щепотки, впереди было так много, и мне становилось страшно от мысли, что разочарования только начались.
Приближался отпуск. Мы стали собираться на юг. И тут пришло письмо от мамы. Она писала, что этой зимой не сможет к нам приехать, лучше бы мы с Ритой погостили осенью у нее.
Я прочел письмо Рите, заранее зная ее реакцию.
— У меня был слишком тяжелый год, — сказала она, — чтобы ехать в деревню; кроме того, мне нужны ванны, я чувствую себя в последнее время хуже.
И опять это была ложь.
Мне необходимо было сменить обстановку, побыть одному, разобраться во всем. И меня вдруг потянуло домой, к прошлому…
Вожевск возник внезапно. За окном появились садовые участки, за ними потянулась старая улочка с одноэтажными деревянными домами.
Вокзальную площадь обрамляли высокие каменные здания. Мама рассказывала об этом, но все же было удивительно попасть в такой неузнаваемый Вожевск.
Вспыхнул огонек такси. Я подумал: девять лет — срок немалый даже для города. Как же изменился я сам за эти годы!
До Енюковки, нашей деревни, можно было добраться только рейсовым автобусом, который отправлялся через три часа. Я сдал чемодан в камеру хранения и не спеша пошел в город.
Гостиный двор в центре не изменился, даже витрины остались прежними. Я свернул направо и увидел колышущееся скопление народа — базар. Через него можно было пройти к реке.
Я миновал прилавки, за которыми торговали молоком, курами, игрушками из бересты: куклами, туесками, корзиночками.
На реке все было привычным, как на знакомой старой фотографии. За лето Прокша обмелела. На ее середине выступил островок песка. Недалеко в лодке сидел неподвижно, будто бы спал, сгорбившийся рыбак. Мне захотелось засвистеть, крикнуть, заставить его обернуться.
Такой оглушающей тишины я не слышал давно.
На том берегу стояла церковь, маленькая, выложенная из красного кирпича, без колоколов, с пустыми провалами звонниц, с ободранным шатром, так что теперь на меня глядели прутья переплетений, напоминающие макет атома…
Пора было возвращаться, чтобы не опоздать на автобус.
Я начал подыматься по тропинке и остановился как вкопанный: навстречу шла Маша с ребенком. Такая же худенькая, как много лет назад, почти девчонка. Ее каштановые волосы спадали на плечи, голова была чуть наклонена — я хорошо помнил этот ее поворот головы.