Я стал торопливо думать, что сказать ей.
Когда женщина приблизилась, я понял, что обознался.
Рейсовый автобус повернул у леса, проехал мимо остановки у сельсовета — я успел заметить растерянные лица ожидающих пассажиров — и затормозил возле маминой амбулатории.
— С доставкой на дом. — Водитель улыбнулся. — Привет Анне Васильевне и пожелание ей здоровья.
Енюковка не изменилась. Одна улица километра на четыре, ровный ряд домов, только здание сельсовета выступает на дорогу своим роскошным «барским» крыльцом. За огородами — лес, справа речка, почти ручеек, но мы и здесь умудрялись купаться и плавать. Я подумал: хорошо, что мама меня не ждет. Уже волновалась бы…
Виделись мы редко, не чаще раза в году, зимой. Мама приезжала в Москву на неделю и с первого дня начинала говорить, что торопится назад. Больные, хозяйство — какие только дела не ждали ее в деревне!
Я поставил чемодан на землю, постучал в окошко, подождал.
Мамы, вероятно, не было. Показалась незнакомая девчушка в белом халате, скрылась.
Во дворе на крылечке сидели, греясь на солнце, старик со старухой. Я поздоровался. Дед нехотя повернул голову, уставился на меня.
— Приехал какой-то, — доложил он старухе, будто бы никого не было рядом.
— Это же Анютин парень.
— Чьей Анютки, нашей? Витька, скажешь?
— Он.
Теперь и я узнал их. Бабку звали Ниной. Она с утра до вечера бегала по деревне, только пятки сверкали. Мало что осталось от былой Нины, разве глаза да голос.
Дед — колхозный бухгалтер. Правда, он уже давно не работал. Славился своим садом — каких только чудес там у него не вырастало!
Мы с ребятами как-то залезли в этот сад, дед так пальнул из ружья солью, что я выл не меньше недели.
— Что же ты такой старый? — спросил меня дед.
— Да и ты не новый. Десять лет назад был моложе.
Это, кажется, понравилось деду. Он с одобрением сказал бабке:
— Сам-то справный. Ишь как там наряжают.
— Шишка! — сказала бабка. Видно, что-то слыхала обо мне.
— Шишка, — кивнул дед. — Для такой одежки денежки нужны большие.
Я спросил:
— Мама больных принимает?
— Кабы мама! Приехала вот из Миглощев Верка. Понимает ли что в болезнях, нет — не знаем.
— А мама?
Они переглянулись.
— Твоя-то?
Мне стало страшно.
— Уже давно неможется ей…
— Болеет? Что с ней? Она не писала.
— А кто знает, — сказал дед спокойно. — Говорят, рак.
Я повернулся и пошел, побежал по грядкам, через огороды.
Картофель не был убран, пожелтевшая, переросшая ботва стелилась по земле. Яблоки осыпались, падалица валялась по всему саду.
Мой глаз замечал все, к чему не притронулась мама, а ведь она любила хозяйство.
Дверь оказалась закрытой. Я подергал ручку, прислушался. Узнал неторопливые шаги.
Света в сенях она не зажгла, ничего не спросила. Ударила по крюку ладонью — не сбила, снова ударила. Крюк стукнулся о дерево, закачался.
Ко мне из темноты потянулись руки. Я шагнул, обнял маму, прижал к себе, чувствуя непривычную легкость ее тела, острые углы лопаток, старческую шершавость кожи.
Я терся щекой об ее щеку и боялся взглянуть в глаза. Скрыть свой испуг было трудно. Так, обнявшись, мы и вошли в комнату.
— А почему без Риты? — спросила мама. — Один? Вы же обещали вместе. Ну дай скорее поглядеть на тебя, Витя.
Она говорила весело, а я страдал. Что с ней стало? Худоба. Желтизна глаз… И это всего за год. Нет, меньше. Она приезжала к нам в марте.
— Кажется, немного похудела? — спросила мама.
— Нет, не вижу…
Я врал, понимая, что на моем лице другое; захочет — прочтет правду.
— Не видишь? Старые юбки не надеваю: падают. — И рассмеялась.
У меня — мороз по коже.
Потом мы говорили о разном, много о дядьке и его делах — он директорствовал в енюковской школе. Но мысли мои были только о маме. Ни о чем другом думать не мог.
Наконец она пошла на кухню, оставила меня. Я сидел за столом, сжав голову руками, и не знал, что делать дальше. Бежать к дядьке, ехать в больницу?
Оглядел комнату. В одном углу горела лампадка — раньше этого здесь не бывало.
— Да ничего у меня не болит, — сказала мама, расставляя тарелки. — Только слабость. Представляешь, убрать огород не смогла.
— А что же дядька?
— Занят. Сам знаешь, какое время для них сентябрь.
— Ничего, — бодро пообещал я, — уберу за день.