Вот написала об этом и подумала: не мои это мысли — Ваши. Ну и ну!
Из-за школы совсем не занимаюсь квартирой, хотя Леонид Павлович успел оформить ордер. Квартирка — игрушечка. Однокомнатная. Но есть глубокая ниша, куда думаю поставить Вовкину кровать. Повешу шторы, будет вроде детской. Думаю, пора переезжать.
Учится Вовка прилично, говорят, знает даже чуточку больше, чем его одноклассники, так что наша с Вами школа не подкачала. Он Вас крепко целует и приглашает к нам в гости.
Передавайте огромный привет всем. Буду ждать ответа.
Середина сентября, а я почти ничего не знаю о своем классе. К сожалению, старые учителя мне мало чем помогли. Называют активистов, отличников. А остальные? Что я успела узнать о них?
Буквально по крупицам собираю впечатления о каждом. Даже дневник завела, чтобы ничего не упустить, не забыть. И благодаря дневнику вижу, как иногда ошибочны были мои первые представления.
Однажды был у меня любопытный разговор с Константиновым. Я догнала его на улице, пристроилась рядом; он вроде бы не сразу заметил меня, был занят своими мыслями.
Не зная, с чего начать, я довольно глупо спросила:
— Куда-то спешите?
— В соседнюю школу. Пол-оклада здесь, половина там. Вот и совершаю кроссы…
— Это очень неудобно.
— Зато удобно тем, кому я мешаю.
В его словах была язвительность и, несомненно, предвзятость. Я сделала вид, что не замечаю этого, заговорила о другом.
— Я хотела посоветоваться с вами. В моем классе не все благополучно.
Он спросил:
— Что же или кто вас тревожит?
— Несколько человек. От Семидоловой…
Ироническая улыбка пробежала по его лицу.
— Даже Семидолова?! Кто еще? Горохов? Боброва? — Он специально называл лучших учеников.
Я неохотно сказала:
— Щукин.
— Щукин? Любимец Прохоренко?
— Да. Я хочу поговорить с Леонидом Павловичем о нем.
Подумав, Константинов спросил:
— А факты у вас есть?
— Фактов мало.
— Нужны факты, чтобы говорить с Прохоренко. — Он неожиданно улыбнулся. — А вы все же удивили меня, Мария Николаевна. Я стал привыкать, что сподвижники Прохоренко, как в старом анекдоте, если и имеют свое мнение, то с ним не согласны.
Прошло несколько дней, и я предложила ребятам пойти в лес, «попрощаться с осенью», как любил говорить Андрей Андреевич.
Луков тут же вставил:
— Придем. Только мне лично нужно вначале попрощаться с тетей.
Он завертелся, стараясь прочесть на лице Щукина похвалу.
На следующий день в скверике, как я и предполагала, собрались одни девочки. Последней прибежала Лена Семидолова, и мне в первую секунду показалось, что она похудела за день, — таким усталым и бледным было ее лицо.
— Я пришла предупредить, — сказала она, — чтобы меня не ждали. Папа заболел…
Она повернулась и, едва попрощавшись с другими, пошла к дому.
Все затихли. И меня обрадовало сочувствие ребят.
Надо признаться, что если с девочками мне становится проще, то о мальчишках сказать этого я, увы, не могу. Когда разговариваешь с каждым поодиночке, то кажется, что я многого добилась, но в классе все еще существует холод, непонятная для меня стена недоверия.
Пытаюсь не спешить с выводами, но все больше и больше думаю: это влияние Щукина. Все мои старания будто бы разбиваются о его злую волю. В момент неудач я встречаюсь с ним взглядом, вижу злорадный блеск его глаз. «Ну что, — словно бы спрашивает он, — не выходит? И не выйдет, будьте уверены, пока этого не захочу я».
Теперь я поняла, что через Щукина, говоря фигурально, мне не перешагнуть. Значит, или сдаться, показать, что я признаю его власть над ребятами и его силу, или продолжать держаться своего.
Операцию «Щукин», как я шутя назвала свой план, решила начать с визита к нему домой. В конце концов, что я знаю о нем? Вступила в борьбу со следствием, но причина, корни болезни мне неясны.
Дом, где живет Щукин, я отыскала легко. За палисадником были видны желто-зеленые кусты сирени, вытоптанный цветник, а дальше — двухэтажный сруб, обшитый почерневшими от времени досками.