— Видите, сударыня, в какой несовременной обстановке живем. Гнетущая обстановка. А юноша предоставлен себе. Чего можно ждать от человека, которого растит глухая старуха? Понимаете, уважаемая? Человеческого тепла Юрий не знал, ласки не видел. Слово «мать» не произносил. — Глаза старика загорелись, он будто вспомнил главное. — Один. Один в первые десять лет. Ни сверстников, ни взрослых. И я не могу оказать на него должного влияния. Мы в ссоре. Бабка, изволили видеть… — Он постучал себя по лбу и развел руками. — Хорошо, что готовить может и постирать. Так-то у нее силы есть. Раньше она и мое стирала, но теперь я решил носить в прачечную. Дешевле. — Он попытался вспомнить, о чем говорил, покашлял, но так и не вспомнил. — Заходите, — сказал, раскрывая дверь. — Будем рады.
Я спустилась вниз. На улице было так светло и столько воздуха, что у меня закружилась голова. Подростки все еще были во дворе, но теперь среди них появился Луков. Он держал короткую веревку, на которой висел живой цыпленок.
— Здрась, Марь Николаевна! — крикнул Луков.
— Развяжи сейчас же, — приказала я.
— Так ведь убежит, — сказал Луков и наивно поглядел на меня.
— Какой ты живодер, Петя! — Отодвинув плечом высокого рыжего парня, вперед вышел Щукин. Он натянул Лукову кепку на глаза. — Цыпленку же больно. Ты разве забыл, что такое доброта? Это когда ты понимаешь цыпленка, а он понимает тебя.
Я пошла, не оборачиваясь. Было тревожно. Может, пора поговорить с Леонидом Павловичем? Я вдруг отчетливо представила, что если затяну, не расскажу Леониду Павловичу обо всем, что уже случилось, то в классе обязательно произойдет беда..
Остановилась перед домом Прохоренко, постояла немного и пошла дальше.
С чем я приду, что скажу? Учится Щукин прилично, а ведь в прошлом году он школу бросал. История с рогаткой уже давняя, а за последнее время прямых нарушений дисциплины не было. Семья? Но что можно плохого сказать о семье? Бабка бьется, стараясь вырастить внука.
Нет, я не могу ничего доказать. Тогда, может, пойти к Константинову?
Я тут же испугалась этой мысли. А если чертежник использует все это против Прохоренко? Я помнила о предупреждении Люси. Нет, только не к нему!
Оставалось одно: разобраться во всем самой.
В школе я не была с четверга: переезжала. Леонид Павлович все утряс с расписанием, так что у меня оказались свободными четыре дня. Работали мы с Вовкой не покладая рук. Вчера вечером, повесив гардины, я уселась на пол и заявила сыну, что больше не поднимусь.
Утром болели мышцы. Пока я добиралась до школы, казалось, будто у меня скрипят суставы.
В учительской было оживленно. Звенел, как обычно, голос Нелли, преподавательницы физкультуры, самой молодой и жизнерадостной среди нас. Она заметила меня в дверях, закричала:
— Пришла, чтобы сразу получить все наши призы!
— За что? Меня не было четыре дня в школе.
— Слыхали?! Она делает вид, что не знает.
— Да что за призы?
— За макулатуру. Ваши собрали столько, сколько целый район не собрал. И все Щукин. Клянусь, граждане, если бы ему на каких-то десять лет больше…
— И был бы он чуточку лучше… — пробурчали сзади.
Это была Павла Васильевна Кликина, учительница математики, грузная старуха, почти всегда чем-то недовольная. Рядом с ней, как обычно, стоял ее муж Николай Николаевич Кликин, географ, «то же самое число, — как о нем злословили, — но с обратным знаком», человек мягкий, немногословный и тихий..
— Нет, нет! — сказала Нелли. — Вы, Павла Васильевна, не видели. Он великолепен!
Кликина еще что-то проворчала и отошла в сторону.
— Баба-яга, — шепнула Нелли и громко сказала: — А погода сегодня, кажется, будет отличная.
До начала уроков оставалось несколько минут, и я пошла к Леониду Павловичу. Вчера они с Люсей заехали ко мне, увидели, что творится в квартире, и быстро ретировались. Теперь я собиралась отчитать его: ни словом не обмолвился о классе.
Кабинет Леонида Павловича напоминал кладовую магазина игрушек. На стульях громоздились мячи, коробки с играми, на столе валялась обезьяна, задрав ноги. Это была развеселая обезьяна, казалось, она сотрясается от беззвучного хохота.
— Как же так? — набросилась я на Леонида Павловича. — Неужели вы думаете, что мне безразличны дела нашей школы?
Он вышел из-за стола, перенес игрушки из кресла на стулья, а меня усадил.
— Не обижайтесь, Маша. — Взял обезьяну и наклонил ей голову. — Да разве можно было вчера с вами говорить? Я думал, вы и в школу-то не придете.
— По правде сказать, я и сегодня еще еле хожу, так устала.