— Ей и вручим, — сказал Луков. — Пускай берет.
— Подойди сюда, Лена, — попросил Леонид Павлович.
Я наконец увидела ее. Она поднималась на сцену медленно, глядела вниз, под ноги, будто бы боялась споткнуться. Щукин взял обезьяну, хотел вручить Лене, но та не брала. Тогда он с силой отвел локоть девочки и сунул обезьяну ей под мышку.
— Приз за безделье, — сказал он под смех зала.
— Но я же не могла!
Казалось, она не понимала, что происходит.
Меня кто-то тронул за плечо. Я повернулась. Константинов стоял рядом.
— Почему она не была?
— Отец в больнице…
— А Прохоренко знает?
— Н-нет.
— Вы понимаете, что говорите?! Вы классный руководитель. Исправляйте ошибку, пока не поздно.
Я сложила ладони рупором и, стараясь перекрыть шум в зале, крикнула:
— У нее болен отец, Леонид Павлович! Лена не могла прийти!
Мои слова потонули в ребячьем гомоне.
— Ну, как вы решите с наградой? — спросил Леонид Павлович у ребят. — Я не хочу вмешиваться в ваше решение.
Девочка шагнула к столу, чтобы вернуть обезьяну, но Щукин преградил ей путь. Тогда Лена повернулась и побежала по сцене. Она держала обезьяну за руку, так что игрушка волочилась по полу, будто бы пыталась удержать Лену. Глаза у обезьяны стеклянно поблескивали.
— В следующий раз она и «Москвич» так может заработать! — выкрикнул Луков.
Это опять многим понравилось.
— А может, «Жигули»?
Лена бежала к выходу. Какой-то пятиклассник подставил ей ножку; она споткнулась, но не упала.
— Кухтарев, что ты делаешь?! Зайдешь ко мне после линейки! — крикнул Леонид Павлович.
Я взглянула на Константинова. У него было злое лицо.
— Ищите Семидолову! — приказал он. — Идите к ней сейчас же. Вы в этом виноваты.
Он сразу же стал пробираться к сцене, а я бросилась к дверям.
Как все худо вышло, как худо! Можно, да и нужно было наградить класс. А что вышло?! Унизили, оскорбили девочку…
На этаже Лены не было. Я спустилась в гардероб. Хотела снова подняться, но услышала, как за шкафом кто-то всхлипнул. Это была Лена.
Я подошла к ней и обняла.
— Успокойся. Не плачь.
Она рванулась в сторону, но я ее удержала.
— Давай поговорим с Леонидом Павловичем. Объясним ему все. Он же не знает, что у тебя болен папа…
Захлопали двери, в коридоре послышались детские голоса.
— Пойдем к Леониду Павловичу, — просила я. — Это недоразумение. Он умный человек. Разберется во всем и исправит.
Я гладила Лену по голове, а сама думала: вот чего может стоить педагогический просчет.
Ребята шумели, толпились у гардероба. Мы прошли мимо них, никто не обратил на нас внимания.
Леонид Павлович подходил к своему кабинету вместе с Константиновым. Оба хмурые, видно, что-то уже произошло между ними.
— Мы к вам, Леонид Павлович, — сказала я.
— Придется подождать, — ответил он, проходя мимо. Но у дверей обернулся к Лене. — У тебя, оказывается, болен папа? Я узнал об этом случайно…
Он ничего не сказал больше и пропустил Константинова в свой кабинет.
Чертежник пробыл у Леонида Павловича недолго. Вышел рассерженный, проковылял мимо нас.
— Идите, — буркнул он. — Вас ждут.
Мы вошли. Леонид Павлович ходил по кабинету, думал.
— Так что же, Леночка, с папой? — наконец спросил он.
— Болеет, — сквозь слезы сказала она.
— Ладно, ладно, — успокоил Леонид Павлович. — Все у вас будет в порядке. А на ребят не обижайся. Они хотели сделать лучше, я уверен в этом. Верно, Мария Николаевна?
Я не ответила.
— Вот видишь, Мария Николаевна согласна.
Он обнял ее за плечи, прижал к себе и тут же легонечко подтолкнул к выходу.
Кто-то постучал. Лена остановилась. В дверях показался Луков.
— Вот, — сказал он. — Жаконю нашли в помойном ведре.
Прохоренко взял обезьяну и положил на стол. На ее голове вместо шляпы красовалась прилипшая апельсиновая корка.
— Иди! — приказал директор Лукову. Подождал, когда затихнут его шаги, сказал мне: — Ребята всегда чувствуют, когда к ним относятся свысока, без уважения, пренебрежительно. Они подарили обезьяну от чистого сердца, а вот Лена… — Он поглядел на Семидолову с осуждением и прибавил: — Подумай об этом серьезно.
Некоторое время мы сидели молча. При Лене я не могла, да и не имела права говорить с Леонидом Павловичем, но теперь мне нужно было сказать ему все.
— Если бы вы знали, Маша, — пожаловался Леонид Павлович, — как мне нелегко! Каждый мой шаг в школе встречает самое ярое сопротивление. Вот Константинов… Чуть что — лезет со своим «особым мнением». А что стоит за этим его «особым»? Зависть. Высшего образования не имеет, не успел окончить институт до войны, и вот весь мир у него оказывается плох.