Наконец раздался звонок. Оказывается, я все время ждала его. Я бросилась открывать дверь.
— Мария Николаевна, — остановил меня Горохов, — так сбора не будет?
Я смешалась.
— Позже поговорим, на перемене подойди ко мне.
Он хотел еще что-то спросить. Я подняла руку, точно защищаясь от вопроса, и толкнула дверь от себя. Влетели ребята, захлопали крышки парт.
— Женька, ты чего здесь? — кричали они.
Я взглянула на парня, мысленно прося у него прощения. Вбежала Люба Боброва, бросилась ко мне и заговорщицки зашептала:
— Дед придет. К концу пятого… Я уговорила.
— Садись, садись, — попросила я. — Пора начинать урок.
— Женька, — вертелась Люба, — а «молнию» не повесил?
Он даже не повернул головы в ее сторону, стал выкладывать на парту тетради.
Я отметила отсутствующих, против фамилии Жукова поставила точку: он, возможно, был у директора и еще вернется в класс.
— Ну что же, — устало сказала я. — Пора начинать. Откройте тетради с домашним заданием.
Я боялась идти к Прохоренко. Дважды спускалась на первый этаж, подходила к кабинету и снова возвращалась. Как с ним говорить? Вчера дала ему слово…
К Жукову я тоже не подходила. В класс он пришел ко второму уроку и сидел, как сказали мне ребята, заплаканный.
На большой перемене директора в кабинете не оказалось, и я обрадовалась этому. Оставалось два урока, четвертый и пятый, а там… Я помнила, что придет Бобров.
Перед четвертым уроком я все же зашла в кабинет. Прохоренко что-то писал и, когда я подошла ближе, предложил мне сесть.
— Ну и устроил я Жукову головомойку! Запомнит надолго.
Я открыла портфель, закрыла, потом снова открыла. Мне нужна была какая-то вещь, но я не могла сообразить — блокнот, ручка, платок? Ах да, платок. Вынула. Торопливо вытерла сухие руки.
Леонид Павлович встал, подошел ко мне.
— Вы не больны, Маша? Сходите-ка к медсестре. Или переутомились? — И неожиданно спросил: — В классе порядок?
— Да.
— Ну и хорошо. Идите, работайте. У меня масса дел.
Я встала, шагнула к двери, но остановилась.
— Я хотела… — На моем лице выступила испарина. — К нам фронтовик придет. К концу пятого урока.
Страшная нерешительность овладела мной.
— Вы не говорили об этом раньше.
— Я забыла.
— Вчера забыли, а сегодня?
— Я приходила, но не застала вас. (Господи, что это — я как ученица перед ним!)
— Слушайте, Мария Николаевна, давайте без хитрости. Неужели мы не заслужили правды? Я же, как только вы вошли, понял, что у вас приготовлен какой-то сюрприз.
— Нет, нет, — оправдывалась я. — Я сделала, как мы договорились. Но ребята считают, что сбор нужен. Они даже говорят, что виноват не только Жуков, а все… И это будет несправедливо, если…
— Как «не только Жуков»? — Прохоренко спросил почти испуганно. — Кого пригласили?
— Боброва — своего дедушку.
— Ах дедушку!
Я почувствовала на себе невероятно холодный, непрощающий взгляд Леонида Павловича.
— Вы позвали т о л ь к о дедушку Бобровой? Это же замечательно, Мария Николаевна. Остроумнее трудно придумать. — Он прошелся по кабинету, стараясь успокоиться, и резко сказал: — Вы ловкий человек, Мария Николаевна. Константинов, надеюсь, тоже будет? Секретарь партбюро должен, обязан узнать об этом. Вы успели, конечно, сказать и ему…
— Больше я никому не говорила. И вообще… Я не понимаю…
— Не понимаете? А то, что Бобров — председатель Вожевского исполкома, вы не знали?
— Нет.
Он, кажется, почувствовал, что я не вру, опустил голову и долго над чем-то думал.
— Ладно, — вздохнул он. Засунул руки в карманы и покачался на носках. — Пускай будет по-вашему, Мария Николаевна. Только не собрание в классе. Не душеспасительная проповедь. А настоящий пионерский сбор. Сбор дружины.
Леонид Павлович сдержанно улыбнулся.
— В конце концов, нам скрывать нечего.
Я невольно вспомнила войну, когда по школьному радио зазвучали позывные важного сообщения. Растерянность появилась на лицах ребят.
— А что это?
— В чем дело, Мария Николаевна?
— Случилось что-нибудь?
И тогда густой и торжественный голос Прохоренко, усиленный микрофоном, перекрыл голоса тридцати семи человек.
— Внимание! Внимание! Совет дружины объявляет чрезвычайный пионерский сбор. Отрядам построиться в актовом зале.
Заиграл горн. Его тревожная мелодия, как нарастающая волна, подняла класс, а пожалуй, и всю школу — послышалось хлопанье дверей и топот бегущих ног.