Я пробивалась через эту всклокоченную, возбужденную, встревоженную гурьбу детей к сцене — там, как обычно, строились мои.
Справа, у стены, сидел пожилой человек с густой, падающей на лоб седой шевелюрой.
Лева Жуков стоял на левом фланге последним — так вышло из-за его роста, — но теперь казалось, что это было сделано специально. Он прижался к помосту, упирался в него рукой, стоял понуро, опустив глаза. Красные пятна горели на его щеках.
— Смирно! — Голос Лены Семидоловой едва достиг первых рядов.
— Смирно! — повторила учительница физкультуры. — Внести знамя дружины.
Грянула барабанная дробь.
И вдруг все стихло. Я повернула голову в сторону двери и увидела Прохоренко. Он шел четким шагом к сцене. На нем была фуражка и военная гимнастерка, перепоясанная портупеей. И когда Леонид Павлович стал подниматься по ступенькам помоста, то скрип его сапог буквально пронзил тишину зала.
Я невольно вытянула руки по швам и замерла.
Леонид Павлович остановился у знамени — щелкнули каблуки — и повернулся к строю.
Он был удивительно красив. Я даже забыла в ту минуту о своей обиде.
— Я собрал вас, — начал он тихо, — я собрал вас, — повторил он, — в минуты огромного несчастья, которое произошло в нашей школе.
Нечто вроде зыби всколыхнуло ряды.
— Я надел военную форму потому, что когда оскорблена память о войне, то каждый бывший солдат, чем бы он теперь ни занимался — учительствует или работает на стройке, — вновь чувствует себя солдатом. Он не может не чувствовать себя солдатом, потому что есть святая святых, то, что никогда не сотрется, — память. Я надел военную форму, потому что готов защищать наше прошлое, поруганное вашим товарищем.
Скорбь вспыхнула в его глазах. Он глотнул воздух, и его волнение передалось всем.
— Я надел военную форму, — продолжал он чеканить каждое слово, — потому что в этом зале сегодня незримо присутствуют миллионы погибших за ваше счастье. Это ваши деды. Отправляясь в бой, тогда еще молодые, они помнили о великой ответственности перед будущим — перед вами.
Он опять замолчал, и тишина стала невыносимой.
— Четыре дня назад ваш товарищ, ученик седьмого «А» класса пионер Жуков, сдал в макулатуру сто тридцать фронтовых писем своего погибшего деда. Он снес в макулатуру двести писем, которые послали на фронт его мать и бабушка. Триста тридцать писем на фронт и с фронта снес в макулатуру пионер Жуков. Я не знаю, — продолжал Прохоренко, — поймете ли вы, что такое сто тридцать писем с фронта и двести писем на фронт, не знаю. Капитан Жуков был убит через несколько дней после окончания войны, он подорвался на мине. Боевые друзья нашли в его вещах письма жены и дочери и отвезли их назад, семье. Они думали: пройдут годы — и внук капитана Жукова многое узнает из этих писем, и вот тогда рано погибший дед будто протянет ему руку из прошлого, поможет стать таким же мужественным и честным, каким был сам. Пионер Жуков знал все это, когда нес письма в макулатуру.
Я невольно взглянула на Леву — его лицо казалось совсем взрослым, даже постаревшим. Он стоял закрыв глаза, и мокрые ниточки бежали по его щекам, и он кончиком языка слизывал скопившиеся капли.
— Пионер Жуков, два шага из строя!
Лева посмотрел на ребят и точно измерил всю пустоту между собой и ими.
Я испугалась. А может, моя беда в том, что я не переношу чужой боли? Я же сама настаивала на сборе, нервничала, что Леонид Павлович не соглашался… Но разве такого разбора мне хотелось? Умный, серьезный разговор — вот что было необходимо. А не судилище, не арена…
— Два шага из строя! — приказал Прохоренко.
Как поступить? Вмешаться? Получится еще хуже.
— Жуков, понимаешь ли ты свою вину? — спросил Леонид Павлович.
— Понимаю.
— Громче! К тебе обращаются твои же товарищи.
— Понимаю.
Иногда мой взгляд встречался с глазами учеников. Луков был счастлив — кажется, лучшего дня не было в его жизни. Горохов хмуро глядел перед собой. А Лена стояла рядом с Прохоренко, руки по швам, тоска застыла в ее взгляде.
— Как случилось, что ты, пионер, совершил такой поступок?
Мальчик молчал. Ему трудно было говорить, он глотал слезы.
— Твоего ответа ждут не только товарищи и учителя. Твоего ответа ждут фронтовики. В конце концов, этого ждет твой дед, капитан Жуков.
— Не знаю.
— Громче.
«Что он делает?» — с ужасом думала я.
— Не знаю.
— Мы ждем твоего объяснения. Дружина должна решить, имеешь ли ты право оставаться пионером.