— Мы сдавали макулатуру, — начал Лева. — И седьмой «Б» тоже. А всем показалось, что у них больше. А те и правда хором кричат: «У нас больше! У нас больше!» Щукин и скомандовал: «По домам! Всю бумагу на бочку». Я прибежал домой, мы же рядом. Схватил какую-то пачку. Я забыл, что это письма. Честное слово забыл.
— Ты сейчас поразил меня, Жуков, еще больше, — возвысил голос Прохоренко. — Оказывается, тебе хочется, чтобы весь класс нес кару. Ты сваливаешь свою вину на класс. Так я тебя понимаю, Жуков?
Мальчик опустил голову. Тогда Леонид Павлович холодно обратился в зал:
— Решайте сами. Вы — коллектив, вы — сила.
Кто-то крикнул:
— Выгнать из пионеров!
— Исключить!
— Может быть, есть другие мнения? — спросил Прохоренко.
— Леонид Павлович! — крикнула я. — Можно мне?..
Он сказал недовольно:
— Пусть решают сами ребята.
Из-за спины Стрельчиковой, самой высокой среди девочек, вышел Женя Горохов.
— Леонид Павлович!
— Что, Горохов?
— Леонид Павлович, конечно, Левка подло поступил, но, правда же, все виноваты. Все орали. И седьмой «Б» надрывался больше других. Вы не были, когда макулатуру сдавали, а жутко, что творилось. Тащили — не разбирали: и книги, и бумаги какие-то…
— Вот что такое ложная дружба, — перебил Леонид Павлович.
— Так я говорю: он виноват, но и мы все…
— Выгнать Жукова, выгнать! — перебил Луков.
— Этого требует класс?
— Выгнать!
— Этого хочет дружина?
— Выгнать!
Если бы я могла не слышать этого крика… Я опять попросила слова, но Леонид Павлович только махнул рукой…
Нелли, учительница физкультуры, о чем-то переговорила с Прохоренко и подошла к Семидоловой.
— Снять галстук с Жукова, — нерешительно сказала Лена.
Тревожно застучали барабаны, все было как на эшафоте. Щукин вышел из строя и стал развязывать галстук. Он торопился. Галстук был повязан узлом, и Щукин, видно, потянул не за тот конец, узел только затянулся. Тогда он дернул. Лева крутил головой, точно раненый зверек, в его глазах была боль.
Я подбежала к нему, но меня оттеснила женщина — я увидела ее расширенные, злые глаза и не сразу узнала бабушку Левы.
— Не троньте его, — сказала она. — Я вам запрещаю.
И тогда раздался гневный голос:
— Стойте!
Бобров шагнул к нам, раздраженно поглядел на Прохоренко, на меня и положил руку на плечо Левы.
— Только один мальчик нашел в себе силы сказать правду. — Он вздохнул. — Исключить товарища просто. Наказать — очень просто. А вот до конца разобраться в том, что произошло, нет ли здесь вины каждого, — это сложнее. Подумайте. Разберитесь в классах, да не так, как сейчас, а серьезно, с полной ответственностью друг перед другом, не зло. А Жуков, я уверен, запомнит случившееся на всю жизнь. И все же справедливость может восторжествовать только тогда, когда вы все, каждый присутствующий на сегодняшнем сборе, поймете долю своей вины.
Он замолчал. Постоял в полной тишине, пошел к выходу. Но через несколько шагов остановился и повторил:
— Да, да, подумайте еще, что же случилось в вашей школе, поживите со своей бедой.
«Москвич» остановился около исполкома. Бобров стал прощаться.
— Жаль, что вышло так нескладно. А можно было бы добиться многого. Мальчишка-то, кажется, совсем не плохой.
— Хороший мальчишка, — сказала я.
— Одного человека можно наказать и в кабинете, да еще с большей пользой, а вот заставить задуматься всех — это задача.
— Именно этого мне и хотелось, — сказал Леонид Павлович. — Но я был, видимо, слишком взвинчен. Меня потряс факт.
— Понимаю, — Бобров кивнул. — Война — это такой кусок жизни! — Он задумался о чем-то своем. — Я год назад в Ленинграде был, рвался туда много лет. Так вышло, что я там полгода раненый пролежал на Суворовском проспекте, в госпитале, а города так и не пришлось увидеть. Выписали — и опять на фронт. И это было у меня как мечта: съездить, поглядеть. И вот в первый же день в парке на Островах присел на скамейку, вижу — детское ведро валяется, поднял, а в нем что-то побрякивает. Сунул руку, а там медаль «За оборону Ленинграда». Честное слово, я от боли никогда не плакал, мне осколок в медсанбате без анестезии вынимали, а тут вздохнуть не могу, так сжало. Хотел уехать. Как же так, думаю. Пусть ребенок эту медаль потерял, но ведь дали-то ему ее взрослые. Кому-то она безразлична стала. А потом, что с этим ребенком дальше будет, да и с другими детьми, которые с ним рядом…
— Неужели сегодня у нас так худо вышло? — смущенно спросил Леонид Павлович.