— Про лошадь, — сказал Завьялов. — Стих Александра Сушкина.
— Стихотворение — поправила я, холодея из-за своего легкомыслия.
Мальчишка несколько раз кивнул, словно шел в упряжке.
Я решила прервать его сразу же и обратилась в слух. От страха он мог натворить больших бед.
Завьялов поднял грустные глаза и как-то обреченно посмотрел на меня.
— Если передумал — садись, — выговорила я.
— Нет.
Я подняла руку, призывая к тишине. И он стал читать стихотворение неизвестного Сушкина:
Он замолчал. А мне по той неожиданно беспомощной концовке, по потерянной рифме в конце стихотворения, по какой-то особой, присущей только детям и большим поэтам достоверности чувства становилось ясно, кто такой поэт Александр Сушкин. Это было неожиданностью: Завьялов пишет стихи! Что там, за этими еще беспомощными, но такими искренними строчками? Неустроенность? Большая обида?
Я ничего не знала о парне.
Но уже тот факт, что Завьялов, самый тупой, по мнению Леонида Павловича и, может быть, многих здесь, ученик, читал такие стихи, был для меня фактом замечательным. Даже если я ничего больше не добьюсь, то уже достаточно случившегося.
— Хорошо, — похвалила я мальчика. — Очень хорошо.
Он побледнел и сел, опустив глаза.
— Что же такое поэзия, ребята?
Наступило молчание. Даже Щукин и Луков не острили.
— Тогда иначе: какие стихи вам показались сегодня хорошими?
— «Буря мглою…»
— «Дума про Опанаса»!
— О Родине…
— Пожалуй, вы ответили на мой вопрос, так как перечислили лучшие стихотворения. Но чем они вам запомнились?
И опять тишина.
— Ладно, — улыбнулась я. — Кое-что перед тем, как читать, я вам подскажу.
На меня напряженно, но не так, как в начале урока, а совсем иначе, смотрели ребята. Как мало я их знаю! И как просто о них думала! Вот и приоткрылись они сегодня еще одной стороной…
— Какие разные стихотворения прочли вы сегодня! Одни насыщены мыслью, полны героического или лирического содержания, как «Дума про Опанаса» Багрицкого. Слова в них будто пришли прямо из жизни, с улицы, с поля боя, как мелодия, которую вы услышали и еще долго потом несете в себе. Другие стихотворения похожи на живопись, на картину, и, прочтя несколько строчек, вы невольно чувствуете, что действительно сверкает солнышко, зеленеет трава, в гости к нам летит ласточка. Только большой поэт может экономным мазком, точным сочетанием слов передать так много…
— А я что говорил, — сказал Луков.
Я засмеялась со всеми.
— Я тебе очень благодарна, Петя, за эти замечательные стихи. А вот послушайте, что говорил такой прекрасный поэт, как Николай Заболоцкий…
Я взяла бумажку, где выписала давно одну его мысль.
— «Смысл слова — еще не все слово. Слово имеет звучание. Художественное звучание возникает лишь в сочетаниях слов… Сочетания… где слова трутся друг о друга, мешают друг другу, толкаются и наступают на ноги, — мало пригодны для поэзии…»
— Это «Трактора» щукинские, — сказал Горохов.
Я читала дальше:
— «Слова должны обнимать и ласкать друг друга, образовывать хороводы, они должны петь, трубить, перекликаться, словно влюбленные в лесу, подмигивать, назначать тайные свидания и дуэли». — Я положила листок. — Я могла бы вам читать сейчас разные стихотворения. Одни полны музыки, грусти, вспомните хотя бы «Буря мглою небо кроет…», другие точно рисунок — черный карандаш на бумаге: «И, как обугленные груши, на ветках тысячи грачей», третьи радостны и многокрасочны, подобны детской картинке. Но, кроме того, в настоящей поэзии всегда присутствует сам поэт, его правда, его переживания. И чтобы вы восприняли эту правду, поэт работает всем своим существом: сердцем, умом, душою.
Я следила за классом: не сложно ли? Слушают серьезно, внимательно.
— А какого удивительного мастерства достигли поэты! Почитайте Пушкина, Лермонтова, вслушайтесь в них. Они умеют передать и звук колокола, и голос вьюги, и вскрик птицы, и запах Родины. Поэт может передать даже тишину, движение времени, ощущение зимней стужи, летнего оцепенения, цвет глаз, оттенок сумеречного неба, освещенность пространства.