Каменные четырехэтажные дома здесь казались особенно высокими; они так приближались друг к другу, будто тут начинался другой, средневековый город, о котором они читали в учебнике шестого класса.
— Помнишь, — сказала Таня, — мы здесь бродили и раньше. И я показывала тебе записки Антипова и каждый раз советовалась, что ему отвечать.
— Помню, — тихо сказал он.
— Ты был отличным почтальоном, Борька. Верным. Если бы ты был тогда посмелее…
— Что могло измениться?
— Все, — сказала она. — Я мечтала, чтобы ты послал меня к черту, отказался бы выполнить мои просьбы…
— Но я же не мог иначе, — сказал он. — Мы дружили.
— Да, — кивнула она. — Ты и сейчас не знаешь, как по-другому.
— Пожалуй.
— Вот я и вышла за Антипова. У нас не было ни одного приличного дня, Борька.
— Почему же? — оторопело спросил он. — Этого не может быть. Подумай, о чем ты говоришь, Таня. Ты тогда даже не пригласила меня на свадьбу…
— Я не хотела, не могла… чтобы ты был… Да и Лида этого не хотела.
— При чем тут Лида, — сказал он.
— Лида? Она всегда меня боялась. Она бледнела, когда я приближалась к вам. Она что-то чувствовала в тебе такое или даже знала.
Они повернули назад.
— Какие же мы были дураки, Боря! — вздохнула она. — Вот начать бы сначала, с восьмого класса…
— С шестого, — улыбнулся он. — С Жабьего урока, когда она перехватила мою записку…
— Не стоит о ней, — сказала Таня. — Сейчас не стоит.
Они брели по разным сторонам тротуара и все же рядом.
— Ну, у меня не вышло, не сложилось, но у тебя?.. У тебя хоть прилично?
Он не ответил.
— Если бы ты знал, Борька, — сказала она, — какими несовместимыми мы с ним оказались. Ничего общего. Помнишь, какая была у него память! Знал наизусть Блока, музыку любил, а придем в филармонию, и я чувствую: он одно слышит, я — другое. И потом каждый его жест, эта жуткая уверенность во всем, что бы он ни провозглашал. Да, да, он никогда не говорил нормально, а только провозглашал. Ты же помнишь, он и в школе ни в чем не сомневался… Как тебе нравятся, Боря, люди, которые никогда ни в чем не сомневались? Железный человек. Гигант. Только сталь, и никакого шлака. А вот жить невозможно. И самое ужасное, Борька: полная порядочность. Слова лишнего не ляпнет, а противно.
Она вздохнула.
— Бывало, слушаю его: все логично, по полочкам разложено, разбить невозможно, а — ложь! Умом соглашаюсь, а здесь — нет, не лежит. Знаю, поступи так — и назад не будет дороги, потому что у него только факты, а Достоевский, помнишь, говорил, что и за фактом что-то еще должно быть.
Таня повторила:
— Ты так и не ответил, как с Лидой?
— Хорошо, — сказал он. — Юлька большая, шестой год.
— Шестой! — она покачала головой. — Я знала, что у тебя худо не будет. С тобой не может быть худо. Да и Лида раз уж взяла, то своего не упустит. Иногда увижу вас вместе, отойду. Завидую. Такой ты ухоженный, Борька, наглаженный, чистый. Она кандидат?
— Защищает.
— Удивительно! Лидка — кандидат наук. Везде преуспела. Что ж ты-то отстал?
Он усмехнулся.
— Меня наука не тянет. Я — практик.
— И тут она на высоте. Понимает, что ты без людей не сможешь. Как это раньше мы ее недооценивали?
Она поглядела на Кулябкина.
— А врач, Борька, ты удивительный! Я слышала, как ты с папой… — она помолчала. — Никто не мог, ни один человек не мог, а ты взялся… Да и лекарство, оказывается, есть, это же надо! А ведь ему выписали морфий. Как же так, Борька?
— Я видел, — кивнул он. — Рецепт лежал на твоих тетрадях.
— Да, да, — сказала она. — Они сложили руки, когда, оказывается, можно было бороться. Это же преступно, Боря.
— Что ты говоришь, Таня, — сказал он. — Ты же сама меня просила…
— Как?
Ужас застыл в ее глазах.
— Как? Но этого нельзя было делать! Ты же обещал ему лекарство. Копустрин. Он же тебе поверил.
Кулябкин сказал:
— Лекарство ты получишь сегодня.
— Получу?
— Таня, — Борис Борисович взял ее за руку. — Постарайся быть сильной… Теперь вся надежда на тебя, на твое умение держаться… Придешь ко мне на работу, и мы позвоним Ивану Владимировичу, скажем, что лекарство… копустрин…
— Но его же нету?
— Копустрина нет, — сказал Кулябкин. — Но я дам тебе новокаин со стертыми этикетками.
— Боря! Это же не поможет! — почти крикнула она.
— Не поможет, — согласился Кулябкин. — Вводить будешь с морфием.
Она заплакала, Кулябкин шагнул к ней, но Таня его остановила.