В окне первого этажа открылась форточка, и в нее боком просунулась старушечья голова. Кожа у старухи была желтая, морщинистая, лицо маленькое, длинная, в гармошку шея. Она то втягивала голову в форточку, то вытягивала ее, точно черепаха из своего панциря.
— Завьяловы здесь живут?
— Издесь. Во флигельке.
Она так и не ушла, следила за нами до тех пор, пока мы не скрылись за дверьми флигеля.
В коридоре было темно, тянуло откуда-то щами. Загремело. Это, оказывается, Вовка зацепился за что-то железное и испугался.
Дверь распахнулась. И в неярком кухонном свете появилась женщина в косынке.
— Завьяловы здесь?
Женщина качнула головой вправо, где из темноты выступала еще одна дверь, обитая гранитолем.
— Шура на работе. Дети одне: Серега и Леша…
Она вернулась к плите, зачерпнула деревянной ложкой дымящиеся щи, подула на них и стала пробовать, вытягивая губы и шумно засасывая жидкость.
— А муж?..
Она рукой махнула:
— Был, да весь вышел. — И бросилась к печке: там что-то бурлило и двигалось в чугунке. — А вы учительница будете?
— Да.
— Новая? — Она перешла на шепот: — Я давно Шуре говорю: отдавай парня в ремесленное. Чего зря терзать, пускай к делу приспособится. Так не хочет.
Вовке надоело стоять, он дернул меня за руку.
— Да ты погоди, — сказала соседка. — Все им некогда. А про Серегу чего еще? Ну, молчаливый, конечно, это уж так. И нервный. Если что не по нему — нагрубит. Вот только что вышел посуду помыть, а сам молчком, молчком, как хорек. Я ему: «Серега, ты чего такой?» А он: «Какой?» — «Смурной». А он: «Вы бы в цирк сходили, там все веселые».
Она приподнялась на цыпочки, опасливо взглянула через мое плечо.
— Матери начну жаловаться — защищает. Ты, скажет, Фрося, к нему не приставай. Он сам знает. А если знает, спрашиваю, чего плохо учится? — Она ждала моего сочувствия. — Другие мальчишки к отцам тянутся, а этот — за мать. Шурка-то мягкохарактерная. Мужик ейный, когда отрезвеет, дак и неплохой был. Совестливый. А бабе, сами знаете, ласка нужна. Простит. А он завтра напьется еще хуже. Про ее мужика-то слыхали?
— Нет.
Фрося от удивления приложила ладонь к губам:
— Так его весь город знал. Говорили, в Москве в институте работал, да начал пить. Там и семья, и квартира — все развалил. Как его Шурка отыскала — никто не поймет. А говорун, говорун какой! Ну, конечно, если под этим делом… Выйдет на кухню и складно так читает: ды-ды-ды! ды-ды-ды…
Она сдвинула кастрюлю с огня.
— Вначале они без росписи жили. Конечно, маялась, но все же терпела. Потом, значит, Серега родился — расписались. Остепенился. Галстук надел. На работу устроился. Я даже позавидовала. Только недолгая была зависть — запил хуже прежнего. Бывало, до того дойдет — все спустит, неодетым явится. А уж когда Серегину форму пропил, тот его сам выгнал. С кулаками на него кинулся.
— А Леша?
— Этот от Котьки. — Фрося взяла дуршлаг, пошла к раковине. — Котька женатым был. Не знаю, на что надеялась. Серега совсем озверел, свихнулся. Гонит его, да еще и Котькой зовет. Тот на него: «Зови отцом!» А чего он отцом будет звать, когда никакого уважения этот Котька не заслужил! — Она вздохнула. — Да они с Котькой недолго жили. С полгода. Котька на семь лет младше был. Влюбилась, да так — ни к чему. След, правда, оставил — Леху…
Скрипнула дверь. В коридор вышел Сережа — что-то белело в его руке. Из темноты разглядывал меня. Потом неуверенно шагнул вперед, все еще не понимая, как я оказалась в его квартире, и бросился по коридору.
— Дикий! — объяснила соседка. — Да еще с горшком застали, стесняется.
Она пошла за ним и тут же вернулась.
— Убег. Теперь не ждите…
В комнате у Завьяловых было неуютно, накидано, но не бедно. Деревянная кровать и шкаф полированный были еще новыми. Правее окна — буфет, за стеклом которого был расставлен красный сервиз в горошек. По всей комнате валялись рейки, колеса от детского велосипеда, кубики. Среди этого беспорядка на шерстяной подстилке сидел, поджав ноги, маленький человек с серьезным лицом. Леша, догадалась я.
— Селеза, смотли, какое лузье я сделал…
— Разве это ружье, — возразил Вовка. — Обыкновенная палка.
Леха обернулся, вытаращил глаза и вдруг завыл, как гудок.
— Сейчас, сейчас придет твой Сережа, — я погладила мальчика по голове.
— Ты кто?
— Учительница.
— А тот, лызый?
— Какой же он рыжий, он — черный.