Он будто старался меня утешить. Я никогда не слышала от Завьялова такой длинной речи.
— Да, — сказала я, — собаки часто имеют характер своих хозяев, это я поняла в детстве…
— Вас кусали?
— Не кусали, но боюсь именно с того времени…
Шарик попрыгал около нас и бросился к Вовке и Леше, которые стояли уже на дороге.
Мы вышли из-под арки. Улица была освещена. Сережа погасил фонарик и спрятал его в карман.
— Я знаю про собак много историй, — сказал Сережа, — но это больше хорошие истории. Я, пожалуй, даже не знаю о них плохого. Правда, говорят, что некоторые действительно кусаются, но, я думаю, это больные. А здоровой собаке чего кусаться — человек ей только добро делал.
— Ну, а если у собаки хозяин — плохой человек, ты же сам говоришь?
— Этого я не видел, — сказал Сережа. — Я только так думаю.
Он замолчал. Мне казалось, ему хочется спросить, что же было в моем прошлом, но он стеснялся. А я сама еще не знала, нужно ли рассказывать. Я не любила эту историю. Стоило ее вспомнить, как детство, такое далекое, будто бы приближалось ко мне.
— А зачем вы собрались к маме?
— Так она вроде вас — жуткая трусиха. Правда, собак она не боится, но, если где-то что-то заухает или заурчит, домой прибежит без памяти.
— Ты молодец, что так к маме… — Я чувствовала его плечо, линию неподвижно вытянутой руки, точно он нес в ней что-то. Я помнила: человек, который идет, не размахивая руками, то ли нервный, то ли замкнутый, это такой признак.
И вдруг поняла, что сейчас, безо всяких, расскажу ту историю. Это было давно, в сорок третьем, в год маминой смерти. Мы жили в деревне, недалеко от Вожевска. В начале войны, когда папу взяли на фронт, мы, чтобы прокормиться, уехали к маминой тетке, там жить было немного легче.
Мама работала в колхозе, да еще приходил аттестат за папу, но, когда его убили, и особенно в год маминой болезни, нам пришлось туго. И вот тогда мама стала брать папины вещи, которые хранила все это время, и уносить к Спекулянту.
От него мама никогда не приходила пустой, приносила не только муку и картошку, но, бывало, и масло. Я всегда ее просила: возьми меня к Спекулянту.
И вот однажды мама меня взяла.
Помню, как я радовалась, когда мы шли по деревне. Я пела песни и скакала.
Мы остановились около двухэтажного дома, где жил продавец сельмага Семеныч. Мама огляделась и постучала три раза.
— Это ты, Струженцова?
— Я, Семен Семеныч, — заискивая, сказала мама.
— Одна?
— С дочкой.
Он открыл дверь и отступил. Рядом с ним стояла собака. Я сразу узнала ее, потому что в деревне много о ней говорили. Она сторожила сад, и, хотя Семеныч никогда ее не пускал за калитку, никто из самых смелых мальчишек не решался лезть к нему за яблоками. Это был зверь побольше меня, наверное, на голову, глядел на нас безразлично и даже зевал — кажется, мы с мамой его разбудили. Раззевавшись, зверь открывал огромную пасть, обнажая черные десны, скручивая в трубочку свой длинный и красный язык.
— Зачем с девчонкой? — хмуро сказал Семеныч.
— Поможет. Что-то все немогу последнее время. Без нее санки не довезти.
— Только держи язык за зубами.
Он повернулся к собаке и сказал ей, как человеку:
— Антип, пошли…
И собака пошла. Впереди Семеныч, потом собака, дальше мама и я.
— Санки оставь здесь, — сказал Семеныч, а Антип повернулся и подождал, пока мы их оставим. Потом пошел не спеша, повиливая хвостом, будто подзывая нас. И трудно было понять, кто здесь главный, Антип или Семеныч.
В чулане мы встали у дверей, Семеныч принял у мамы вещи.
— Пальто принесла?
— Принесла, — сказала мама. — Оно совсем новое. Коля его не носил. Мы справили его в мае — весной всегда меньше заказов, а в июле Колю уже взяли.
Семеныч развязал узел, погладил воротник, потом поднял к свету и долго смотрел на него.
Чего только не было в чулане! Мешка три муки, на крюке кусок свинины, масло, сахар.
Голова закружилась. Я схватилась рукой за маму. Антип оскалил зубы.
— Сейчас, сейчас, — сказал Семеныч. Он не обернулся, а взял с окна нож, отрезал кусок свинины и бросил туда, где стоял Антип. Пес поймал сало, щелкнув челюстями.
Тогда Семеныч встряхнул пальто — он, кажется, был им доволен — и стал одеваться.
— Ну и мужик у тебя был складный, все лезет.
Он так в пальто и отвесил нам сахар, но потом снял пальто, завязал в узел и стал откладывать сала, муки, крупы.