Я поднялся, чтобы идти к маме.
— Витя, — попросила Люся, — сегодня лучше мне побыть с ней. От женщин в таких случаях больше проку. — Она кому-то улыбнулась.
Я обернулся.
В дверях стоял Леонид Павлович и тревожно смотрел на Люсю.
— Все благополучно. — Она опередила меня. — Анне Васильевне ничто не угрожает.
Прохоренко шагнул вперед, сжал ладонь Калиновского двумя руками:
— Марк Борисович, спасибо…
Я тихо вошел в палату и остановился возле маминой кровати. Мама была еще под наркозом.
Я наклонился над ней, прислушался к дыханию. Все, кажется, хорошо. Только бледна, лицо без кровинки.
Губами я прикоснулся к ее лбу.
— Миша…
Я огляделся. В палате больше никого не было.
— Миша, — позвала она снова.
Теперь я видел, что мама пристально смотрит на меня.
— Это я… Виктор…
Она глядела на меня не мигая.
И вдруг я понял: мама назвала имя моего отца. Имя, которое ни разу не произносила раньше.
Я попятился, спиной открыл дверь и вышел.
Калиновский был уже одет, ждал меня.
— Ну, как она?
Я был так ошеломлен, что не сразу понял вопрос.
— Как мама? — переспросила Люся с испугом.
— Мама? — Я словно очнулся. — Она еще спит.
Через полчаса мы возвращались с Леонидом Павловичем в Вожевск. Пожалуй, только теперь я начинал сознавать всю значительность происшедшего. «Жива! Будет жить», — про себя повторял я.
Прохоренко ехал не спеша. Объезжал рытвины, бугры, ямы. Несколько раз я поглядывал на него. Он казался озабоченным и усталым, и я невольно подумал, уж не случилось ли чего у него на работе.
— Леонид Павлович, — сказал я. — Мне бы хотелось написать о вас очерк. То, что вы и Шишкин рассказывали о школе, мне кажется чрезвычайно интересным.
Он не удивился, но возразил:
— Эксперимент только начат. Пока не все идет так, как хотелось бы. Спотыкаешься на тех местах, на которых, казалось, и споткнуться-то никак невозможно.
— Тем более. Очерк в газете только поможет вам укрепиться, создаст общественное мнение.
Я чувствовал, с какой жадностью он слушает мои слова и все же не может почему-то решиться.
— Я должен все хорошо обдумать. Критерий у меня один: не помешает ли ваше выступление делу.
— Да чему? Чему может помешать? Разве у вас нет недоброжелателей? Статья, очерк о вас только закроет рты маловерам.
Он пожал плечами.
— А потом, мне и самому выгодно было бы привезти из отпуска очерк. Да что выгодно — необходимо для новой командировки. Понимаете, Леонид Павлович, — я готов был открыть ему все карты, — я мечтаю о новой книге…
Он взглянул на меня.
— О документальной повести. То, что вы делаете, это же бесконечно важно и интересно…
Прохоренко нахмурился.
— Спасибо, — сказал он. — Скрывать не хочу, обстоятельства складываются так, что я не могу отказаться от вашей помощи. — Он тяжело вздохнул. — Я знаю, что каждое дело начинается трудно, но пробивать новое в педагогике — особенно. Вы не все представляете, Виктор. Впрочем, никто, даже Люся, всего не представляет.
Взгляд его становился острым и непрощающим.
— Меня не смущают ваши противники. Даже интереснее писать, если есть с кем спорить.
— Нужно все взвесить, — сказал Прохоренко и улыбнулся. — Впрочем, поговорить нам никто не мешает. Сама идея написать о нашей школе мне нравится.
Глава девятая
МАРИЯ НИКОЛАЕВНА
Я подошла к Завьялову на большой перемене. Он стоял у окна и внимательно глядел на улицу. Там шел первый, совсем не по времени, снег.
Снег падал медленно, крупными, точно взлохмаченными, хлопьями, наискось пересекая в школьном саду деревья. У самого окна, защищенного карнизом, снежинки кружились и будто бы поднимались немного вверх.
Дохнул ветер, взметнул белый хвост, смахнул, как метлой, все, что собралось на подоконнике, оставил ржавый лист железа.
Завьялов взглянул на меня.
— Надо же, — сказал он, — начало октября, а зима.
Я обняла мальчика, притянула к себе за плечи.
— Пойдем к Павле Васильевне…
Он побледнел.
— Боишься?
— Боюсь.
В учительской было накурено. Открыли форточку, но и это не помогло. Учителя не ходили, а будто плавали в дымке. Ближе всех ко мне стояла Нелли, учительница физкультуры, и кокетничала с физиком. Физик был широкий в кости, с плоским, приплюснутым, как у боксера, носом. Седой, плохо выбритый. Нелли рядом с ним выглядела семиклассницей.