Шура рядом. Она покачивает одобрительно головой, причмокивает даже. Да и мне самой вещь очень нравится.
— Не морщит?
Выхожу из примерочной и иду к кассе. Все головы повернуты ко мне. Директор одобрительно кивает, улыбаются продавщицы. Кажется, такие минуты приятны и для них. Еще бы! Сделали человека красивым.
Хорошо, что все оказалось так просто. Даже с директором Шуре не пришлось шептаться, костюмы уже лежали на прилавках.
— Вы переоденетесь?
— Нет, не буду. Заверните старое.
Накидываю пальто. Прощаюсь с Шурой и выхожу.
На улице стемнело. Идти домой? Нет, лучше всего к Прокше.
Спускаюсь к мосту. Невольно думаю, что когда-то по этим же местам разгуливала одна очень серьезная девчонка.
Интересно, что она думала, вот бы вспомнить. У девчонки, говорили, было не совсем хорошо с юмором. Думала так, как читала.
Она, вероятно, рассуждала о смысле жизни и, уж конечно, — о любви.
Кто не мечтает об этом, когда двадцать.
Любовь промелькнула. Жизнь? Жизнь выгибалась такой спиралью, что на ее витках и поворотах не всегда легко было удержаться.
Впереди идут трое: женщина и двое мужчин.
Люсю узнаю по голосу, потом — Леонида Павловича. Третьего не знаю. Уходить поздно.
— Маша! Ты? — удивляется Люся. — И это называется подруга! Целый месяц не была у нас… — Она представляет мужчину. — Познакомься, Марк Борисович Калиновский, великий исцелитель Вожевска.
И, улыбаясь, прибавляет:
— А это Мария Николаевна, моя подруга. Марк Борисович, нельзя ли ее сделать чуть теплее?..
— Медицина все может, — шутит доктор. — Но лучше пусть Мария Николаевна исправится сама.
— А не исправитесь — уволю, — шутит Леонид Павлович. — Правда, как директор я могу уволить только из состава друзей, больше не разрешат профсоюзы.
— Молчи, законник! Пусть Маша отчитается о Вовке. Как он? Нас вспоминает? Леонид постоянно говорит о нем. Чтобы в субботу у нас были. Обещаешь?
— Будем.
Нужно что-то сказать еще, но слова исчезли. Стоим, как актеры у суфлерской будки, ждем, не подкинет ли кто фразу.
— Вот что, — говорит Люся. — Мужчины пускай идут дальше, а нам нужно о своем, о бабском…
Она берет меня за руку и тянет к фонарю.
— Что у тебя там зеленеет? — спрашивает она и приоткрывает полу. — Ого! Новый костюм! Слушай, где ты достала такую прелесть? Уму непостижимо. Не костюм, а праздник.
— Только что купила.
— Где?
— В универмаге, — как-то неуверенно говорю я и скисаю от своей неправды. Сама не пойму, отчего не говорю так, как было.
— Но сегодня я заходила в Центральный.
— Нет, на Ленинградской.
— Там есть какой-то магазин, но универмага…
— Да, в магазине. Зашла случайно…
Люся грозит пальцем:
— Понимаю, по блату. Ну и блатмейстерша, оказывается, ты, Машка! А мне не можешь?
Я краснею. Не очень-то приятно слышать такое, если это даже и шутка.
— Я же сказала где.
— Ладно, схожу, только вряд ли что выйдет.
Люся смотрит на меня со странной улыбкой, будто не может решить: открыть или нет какую-то тайну.
— Не знаю, надо ли об этом, но чтобы потом ты не сказала… Здесь Виктор.
Невольно оглядываюсь. Впрочем, ерунда это. У меня ничего не может быть общего с Лавровым. Все в прошлом.
— Успокойся!
Пытаюсь взять себя в руки.
— Слушай, — умоляю ее. — Только ни слова о Вовке. Ни слова! Я не хочу! Понимаешь, не хочу! Прошло девять лет. Лавров не должен знать об этом.
— Перестань. Неужели ты думаешь, что я могу сказать без твоего разрешения? А потом…
— Что потом?
— Он сам не хотел тебя видеть.
— Вот и отлично, — бормочу я. — Отлично.
Леонид Павлович и доктор уже далеко, что-то кричат Люсе.
— Ну успокойся, — просит она. — И пойдем погуляем с нами..
— Нет, нет, — говорю я, — только не сейчас, Люся. Дела у меня, Вовка…
Я вышла из дому немного раньше. Сегодня сбор металлолома.
На улице горели фонари, но из-за тумана свет их казался неярким. Я не люблю эту пору. Не поймешь, утро на дворе или вечер. И первый урок не люблю. Дети точно еще не проснулись, безразлично глядят на тебя. Их улыбки, ответы, движения — все как в замедленной съемке.
Но сегодня было иначе. Около школы шум, хохот, крики, а у дверей толчея. Какой-то карапуз стоял в стороне и плакал, на него даже не смотрели.
— Ты что? — наклоняюсь я к нему.
— Не пу-у-ускают.
— Кто?
— Ча-асовые. Я забыл пропуск.