— Да. И, учтите, ребят в лагере было меньше ста человек. В этом году я собираюсь взять вчетверо больше.
Он спрятал телеграмму.
— Впрочем, не это, конечно, главное. Теперь мои мальчишки стали полноправными членами здорового коллектива, вот что отрадно.
В дверь постучали. Я с любопытством разглядывал вошедшего мальчика. Маленький, беленький, с некоторой рыжинкой. «Подсолнух», — подумал я.
— Петр Луков, — серьезно представил его Леонид Павлович. — Деятельный, энергичный человек, моя опора.
Луков оказался непоседой. Бухнулся в продавленное кресло. Смутился. Вскочил на ноги.
Он еще не сказал ни одного слова, но характер мальчишки был ясен. Он пристально следил за директором, будто бы ждал для себя какого-то важного приказа.
Второй мальчик пришел несколько позже — это был антипод Лукова: высокий, стройный, с голубыми глазами и длинными черными ресницами. Взгляд прямой, неподвижный, холодный, пожалуй. Улыбка сдержанная. Щукин будто бы боялся себя распустить, кривил уголок рта.
Леонид Павлович взглянул на часы, спросил:
— Я вам, надеюсь, не нужен? Ребята смышленые. Все сами расскажут.
Я подождал, когда за ним закроется дверь.
— Вы познакомились с Леонидом Павловичем в пионерском лагере?
Луков хотел ответить, но не решался. Видно, между ними еще существовала уличная негласная субординация.
— Да, — сказал Щукин.
Дверь приоткрылась, и Прохоренко заглянул в кабинет.
— Юра, — обратился он, — я забыл предупредить: Виктор Михайлович — мой друг, будьте с ним откровенны.
Он исчез.
— Можно, я? — Луков поднял руку.
Я рассмеялся от его непосредственности.
— Конечно.
— Мы с ним в милиции познакомились.
— И он вам сразу понравился?
Оба прыснули.
— Очень! Юрка тогда сказал: «Мы у этого хмыря машину разуем. Пусть кузов на плечах носит, полезно для здоровья».
— И разули?
— Нет, — улыбнулся Щукин. — Скорее, он нас разул.
— Расскажите что-нибудь о лагере…
Я боялся спугнуть ребят, не вынимал блокнота.
— Хоть два кило, — согласился Луков. Он взглянул на Щукина.
— Рассказывай, — кивнул тот.
— Про что?
— Про курево, можешь про побег…
— Так это же ты лучше…
— Рассказывай, — повторил тот. Сел поглубже в кресло, сложил руки на груди и с какой-то забавной начальственной невозмутимостью приготовился слушать знакомую лагерную историю.
— Можно, я кое-что запишу? — спросил я их.
— Хоть два кило, — повторил Луков.
Зазвонил телефон. Я снял трубку, думая, что это наконец Леонид Павлович, но на другом конце провода оказалась женщина. Ее голос дребезжал, как у молодых актеров, которым приходится играть стариков.
— Попросите, пожалуйста, корреспондента газеты.
— Да, — удивился я.
— С вами говорит учитель математики Кликина из Второй школы, — представилась она.
Я на всякий случай черкнул фамилию в блокноте.
— Слушаю вас…
Она молчала, а я пытался вспомнить, не была ли она среди тех, с кем меня успел познакомить Прохоренко. Нет, математика я не видел.
— Вы были вчера в нашей школе?
— Да.
Мне не понравился ее тон: какая-то чересчур категоричная, почти прокурорская интонация мало сомневающегося в себе человека. Я старался отвечать предельно благожелательно.
— Мне необходимо встретиться с вами. Думаю, и вам это будет полезно.
— К сожалению, сегодня я уезжаю в район.
— А вернетесь?
— Не раньше среды.
— Хорошо, — сказала она. — Давайте в среду.
Мы назначили место и время. Опыт журналиста подсказывал, что нет ничего ценнее, как встретиться не только со сторонниками своего героя, но и с его противниками. Это придает материалу настоящую остроту и полемичность.
Я ничего не знал о ней, но подумал, что она наверняка из тех, с кем Леонид Павлович вынужден воевать всерьез. Ну что ж, интересно понять аргументацию и недругов бесспорного для тебя дела.
Только обидно, если ее аргументы окажутся склокой. Вот, мол, имела тридцать лет безупречного стажа, сотню благодарностей в приказе, а пришел мальчишка и сразу полез в наставники, пытается доказать, что учить нужно иначе.
Опять зазвонил телефон — на этот раз Прохоренко.
— Куда вы пропали? — налетел я на него. — Мы через час обещали быть у мамы… Теперь со школой не выйдет.
Он подтвердил:
— Да, в школу мы уже не успеем. Можно после, когда вернетесь из Енюковки.
У него был очень усталый голос.
— Идите к маме, а я приеду в больницу, как только освобожусь. Это будет часов в пять, в половине шестого.