Его возмутило это слово — орудуют.
— Трудятся, хотите сказать вы?
— Разве это труд?! Они ломают газовые плиты, батареи, краны, тащат мусорные баки. Взгляните в окно — те двое только что приволокли крышку от люка…
Прохоренко метнул взгляд на инспектора.
— Не будем пороть горячку, — совершенно спокойно и тихо, будто бы пытался успокоить меня, больную, попросил он. — Думаю, все не так страшно. Вот, Вера Федоровна, типичный пример демагогического подхода к делу. Штаб готовил операцию, серьезно ее продумал. Мы рассчитывали, что работа дружины окажется большой помощью строителям. Я не поехал туда специально. У меня нет оснований не доверять ребятам.
— Но взгляните, как они действуют! Только ломать, рушить, и ни одной мысли, что это может еще пригодиться кому-то…
— Конечно, надо посмотреть, но я убежден, что вы преувеличиваете, как обычно.
Я могла понять желание Прохоренко все сгладить, но теперь, мне казалось, не до дипломатии. Нужно было действовать, а не говорить комплименты друг другу. Тем более что многое еще можно исправить.
— Вы сколько еще будете здесь заняты, Вера Федоровна?
— Минут пятнадцать, а потом и я бы с вами подъехала…
— Прекрасно. Тогда я попрошу вас, Мария Николаевна, подождать немного в учительской или в своем классе…
Я поднялась и нерешительно пошла к двери, все еще опасаясь, что выезд затянется.
— Да не волнуйтесь вы, дорогой мой учитель, все окажется в полном порядке.
…В коридоре я столкнулась с Павлой Васильевной Кликиной. Она шла в сторону восьмого класса и, заметив меня, остановилась.
— Попробовала дать Завьялову легонькую контрольную. Если решит, так и быть, поставлю ему в четверти тройку. — Смерила меня взглядом и спросила: — А вы что — заболели?
— Нет, здорова.
— А ведь самое забавное, что еще утром думала выставить ему двойку, а вот начиталась его стихов и размякла… — Она погрозила мне пальцем. — Ну и хитрющая вы, голубчик. Знали, чем разжалобить старуху. Талантлив, очень талантлив. Мы с ним о многом уже говорили. — Она улыбнулась. — Про стихи я ему сказала, но не беспокойтесь, он принял с полным доверием.
— А тетрадь?
— Вернула.
Мы разошлись, но не успела я дойти до учительской, как Кликина позвала меня.
— Вы это можете объяснить? — сказала она, стоя у раскрытых дверей своего класса.
Я подошла. Парты были сдвинуты. Окна распахнуты настежь. В классе гуляла стужа.
— Один бы он такого не натворил, — буркнула Кликина.
Я поглядела на нее с ужасом, но она опустила глаза. Я подумала, что она о чем-то догадывается, но боится произнести это вслух.
На полу валялся портфель Завьялова. Сквозняк перебирал грязные листы затоптанных тетрадей. Одинокий листик подлетел к моим ногам. Я взяла бумажку. «Шла замученная, шла усталая, шла по улице лошадь старая…»
Я повернулась и бросилась по коридору.
Щукинский штаб находился в физкультурном зале. Я сбежала вниз. Дверь оказалась запертой.
Я постучала — мне не ответили. Я с силой потрясла дверь. И опять молчание.
— Нет, вы откроете, — повторяла я, с ожесточением налегая на дверь. Если бы у меня хватило сил, я бы сняла ее с петель.
А может, они в другом месте? Может, на чердаке? Нужно куда-то бежать, искать их. Но тут я улавливаю шепот… Я даже узнаю Щукина. Нет, я все же заставлю их открыть дверь. Заставлю. И сил у меня достаточно.
Я так дергаю, что дверь выгибается дугой. Только теперь там держат. Тогда изо всех сил я бью каблуками. Гул и грохот сотрясают воздух школы.
— Откройте!
— Что вам нужно?
— Откройте сейчас же…
И задвижка щелкает.
Шагаю через порог. Стена. Живая стена. На лицах решимость. Нет, они ни за что не пропустят меня дальше.
И тогда я иду на них. Я наступаю на эту живую стену и прохожу сквозь нее.
Они сзади. А я в пустом зале. Беспомощно оглядываю брусья, маты, коней — все как обычно. Фанерный лист у стены. Может, там? Шагаю туда и спиной чувствую, какой напряженной становится тишина.
Откидываю лист фанеры и вздрагиваю. Завьялов сидит у шведской стенки, прижимается к ней и затравленно глядит на меня.
Мы смотрим друг на друга, и я не знаю, что сказать.
— Вставай, вставай, — протягиваю ему руку.
Но он не встает. Я не могу ничего понять. Я сажусь па корточки и тогда замечаю, что руки его связаны.
— Они тебя били?
Молчит.
— Вы его били? — кричу. — Били?!
Стучит в висках.
И тут я вижу на его голове выстриженную лесенку, от самого лба и до макушки. Гады, гады!