— Живой, сказали — не опасно.
Шура поглядела удивленно на Фросю, потом узнала меня. И с плачем ткнулась в мое плечо.
Глава двенадцатая
ВИКТОР ЛАВРОВ
Прохоренко больше не звонил. Я сходил пообедать, потом без всякого дела долго бродил по комнате.
Из больницы позвонила мама. Я поговорил с ней и решил сесть за работу.
Приход Леонида Павловича застал меня за столом.
Прохоренко спешил, казался необычно нервным, говорил торопливо, отрывисто, даже — мне показалось — избегал прямого взгляда.
Я спросил, уж не случилось ли у них чего с Люсей. Он удивился.
— Нет. Все прекрасно. Просто сегодня очень тяжелый день.
Я собрал бумаги, положил в портфель.
У администратора никого не было. Я расплатился за номер, поглядел, нет ли писем на мое имя, — оказалась открытка от Риты. Сунул ее в карман — прочесть можно будет потом.
По дороге я опять невольно подумал, что Леонид Павлович чем-то встревожен. Машину он вел плохо, то и дело переключал скорости. У светофора просто рассвирепел — ему показалось, что слишком долго не дают зеленый.
— Да, — неожиданно спросил он, — я видел в вашем блокноте фамилию Кликиной. Не ошибся?
— Звонила незадолго до вашего прихода. Просила аудиенции.
— И вы согласились?
— Когда вернусь…
— Предупреждаю, — сказал Прохоренко. — Это злобная старуха. У вас останется неприятный осадок. Я бы на вашем месте отказался от этой встречи. Впрочем, как хотите. Боюсь, что вы поймете меня превратно…
— Слушайте, Леонид Павлович, — сказал я, — неужели вы думаете, что меня так просто переубедить? Разве я не встречал склочниц? А потом… — Я почувствовал, что сейчас его нужно как-то успокоить. — Я еще не знаю, пойду ли. Может, и действительно нет необходимости с ней встречаться, тем более что очерк почти написан.
— Ну вот и приехали, — сказал Леонид Павлович. Он открыл мою дверцу. — Не торопите Анну Васильевну. — И уже вдогонку крикнул: — Привет Калиновскому!
…Мама была одета, ждала меня в приемном покое. Она поправилась, как будто даже помолодела, румянец появился на ее щеках. Такой возбужденно-счастливой я ее просто не помнил. Она говорила без умолку, обращалась то ко мне, то к Прохоренко. Весь мир она любила сегодня, и когда вспомнила о Рите, то сказала, что очень хотела бы ее увидеть.
— Что-то у вас не так, Виктор, — сетовала она. — Вот приеду, разберусь, да и выпорю вас обоих, чтобы дружно жили.
Я вспомнил об открытке, и мама сразу же вцепилась в нее, стала читать вслух.
Рита, как всегда, писала по-деловому. Просила, когда вернусь в Москву, позвонить ее шефу, что она выйдет на неделю позже: в Сочи у нее был грипп, теперь она хочет до конца использовать свой отпуск.
Единственно, чего не хватало в письме, — это вопроса о маме. Я сразу заметил, какими неподвижно-сосредоточенными и грустными стали ее глаза.
— А помнишь, Витя, — неожиданно спросила мама, — у тебя была замечательная девушка в институте? Маша. Она мне так, нравилась! Ах, какой это был милый человек, Леонид Павлович, если бы вы знали! Прямая, немного резкая, но честная до вреда себе, есть такие натуры. Я ей во всем верила. Как-то по-женски чувствовала, что такая не обманет. — Мама мечтательно улыбнулась. — Я тогда чуть ли не молилась, чтобы ты женился на ней. Я повернулся к Прохоренко.
— Леонид Павлович, вы говорили, что Струженцова в Вожевске?
Он не ответил.
— Что было, то было, мама, — сказал я. — А человек она действительно редкий. Только в юности мы мало что видим.
— Нет, — не успокаивалась мама, — тебе нужно с ней встретиться. Ну хотя бы перед отъездом. Не знаешь, она замужем?
— Кажется, нет.
— Значит, и у нее не сложилось, — вздохнула мама.
Только мерный шум мотора нарушал наступившую тишину. Прохоренко неотрывно глядел вперед, — я видел, как напряженно его руки сжимают руль. Каждый думал о своем. Мама кивала каким-то своим мыслям, а я снова, в которой раз, думал о нас с Машей. Да, могло бы выстроиться все в жизни иначе, могло бы! Прошлое настигало меня, никогда, как бы я ни старался уйти от него, не оставляло совсем.
Встретиться, думал я. А зачем? Глупо ворошить старое, у каждого из нас своя жизнь…
Я решил перевести разговор на другую тему и предложил прочесть кусочек из очерка. Дорога была хорошей, и машина шла ровно.
— Правда, — сказал я, — это не в моих правилах. Я никогда не читаю незаконченных вещей. Боюсь сглазить.
— Витька, да ты суеверный! — Мама засмеялась. — А ну читай. Я хочу знать, что ты написал про Леонида Павловича.