Ей не терпелось сделать что-то особенно приятное для Прохоренко.
Я достал листы. Маме нравилось все, что я успел написать. Леонид Павлович долго молчал даже после того, как я закончил.
— Вы не представляете, Анна Васильевна, — как-то беспомощно пожаловался он маме, — сколько у меня недоброжелателей.
— А вот напечатают Витин очерк, — пообещала она, — и все сразу стихнут. Да еще извиняться приползут.
Я рассмеялся, крепко обнял маму и поцеловал. Какое счастье, подумал я, что мы едем в Енюковку, что все страшное позади.
— По секрету, мама, — шепотом сказал ей, — это только первый шаг. Я мечтаю написать о Леониде Павловиче книгу.
Она обрадованно всплеснула руками:
— Неужели?
— Клянусь! — торжественно произнес я.
Глава тринадцатая
МАРИЯ НИКОЛАЕВНА
Суббота оказалась такой длинной, что превратилась в бесконечность. Неужели все случилось сегодня? И история с Сережей? И разговор с Прохоренко? И то, что сказал доктор…
Я бродила по комнате, перебирала книги, сметала пыль с полок, а сама мысленно возвращалась к одному и тому же.
Мы стояли в детской больнице, в приемном покое, и старались не мешать сестрам. Проходили врачи в халатах, брали истории болезни, шутили, предлагали друг другу завтрак, наливали горячую воду из титана и исчезали, оставляя за собой запах эфира. Ни меня, ни Шуры, ни Прохоренко они будто не замечали. Но я знала: когда Сереже станет лучше, они скажут.
Прохоренко сидел согнувшись, локти упирались в колени. Со мной он старался не встречаться взглядом. Иногда он поднимался и уходил куда-то по коридору. Шура вздрагивала и тревожным взглядом провожала его, пока дверь за ним не закрывалась.
Возвращался Прохоренко такой же мрачный — видно, ничего утешительного там не говорили.
Появился врач, почти юноша, в халате, надетом на голое тело, с закатанными рукавами, с папиросой во рту, которую он жевал и, перед тем как сказать слово, перегонял ее из одного угла рта в другой.
— Вот что, мамаша, — сказал он Шуре. Мы встали. — Думаю, обойдется. Теперь мы за него отвечаем.
Шура заплакала.
— Ну будет, будет, — сказал он сухо.
— Идемте, Александра Михайловна, — обратился Леонид Павлович к Шуре. — Я хотел поговорить с вами.
Шура нерешительно поглядела на меня.
— Может, вы тоже?
— Нет, — отрезал Прохоренко.
— Тогда до завтра, Мария Николаевна, — и она протянула мне руку.
Я осталась. Врач подошел к барьеру, за которым сидели сестры, и заговорил с ними.
— Простите, доктор… можно быть спокойной?
— Спокойной? — он резко повернулся. — За себя?
Я почти бежала к дому, там хоть ждал меня Вовка. Только разве ему расскажешь? В Вожевске не было Андрея Андреевича, никого здесь у меня не было…
Завьялов лежал на больничной копке бледный, с круглой остриженной головой. Устало, на по-детски глядел на меня.
Сестра принесла лекарство, сказала, что пришел еще посетитель.
Я подумала, что это, наверное, Леонид Павлович, хотела выйти. Дверь приоткрылась, и в палату вошел Прохоренко.
Он поздоровался с больным, пожал руку Шуре, кивнул мне, шепотом спросил:
— Ну как? Лучше? — и пристроился на краю кровати.
— Принимай подарки.
Положил пакет. Яблоки выкатились, одно упало на пол. Леонид Павлович поднял его, отложил в сторону.
— Это придется вымыть, а остальные чистые. — Потом поставил банку компота. — Он любит? — спросил у Шуры.
— Любит, спасибо.
— Ну вот, — сказал Прохоренко. — Давай поздороваемся для начала.
Мне показалось, что Сережа стал бледнее. Он испуганно смотрел на директора.
— Здравствуйте.
— Э, нет, — весело перебил его Леонид Павлович. Размахнулся, но не ударил, а мягко опустил ладонь на ладонь Сергея: — Кто же так здоровается, братец-кролик?
Он повернулся ко мне.
— Помните, Мария Николаевна, у Новикова-Прибоя, кажется, был офицер, которого называли «пять холодных сосисок» за то, что он вяло подавал руку? Нет, я бы не хотел, чтобы к тебе прилипло такое имя.
Сережа молчал.
— Ладно, — мирно сказал Прохоренко, — я пошутил, не обижайся. Я понимаю, тебе худо. И нам с Марией Николаевной нехорошо, честное слово. И дело не в том, что кого-то накажут, — меня убило, что все это случилось в нашей школе… — Он махнул рукой. — Ну, не будем. Разговор грустный, давай о чем-нибудь другом. — И повернулся ко мне: — Мария Николаевна, мы завтра поговорим с учителями. А ты, Сережа, собери все силы. Как только окрепнешь, подошлем к тебе педагогов. Я уже поговорил с главным, он обещал предоставить свой кабинет для занятий.