— Это хорошо, — сказала я.
— Ну, — он погладил Завьялова по голове, — будем заниматься?
— Будем, — сказала Шура, так и не дождавшись ответа сына.
— По поводу ребят не волнуйся. Это я беру на себя.. Никто тебя больше не обидит. А прически у всего седьмого «А» с сегодняшнего дня — под ноль, как у настоящих солдат.
В уголках Сережиных глаз набежали слезы, он прикусил губу.
— Отставить! — сказал Прохоренко. — Нужно быть мужчиной. Договорились? Я не хочу, чтобы тебя называли «трагическая личность».
Он рассмеялся и объяснил больным мальчишкам, которые молча за ним наблюдали:
— Я в армию попал чуть ли не таким, как он. Немного, постарше. После десятого класса. В сорок четвертом. И вот у нас во взводе появился солдат, которого старшина прозвал «трагическая личность». Сапогов фамилия. Понимаешь, — сказал он Сереже, — с ним постоянно что-то случалось. Дрова колет — по коленке тюкнет, воротничок пришивает — уколется. И вот, представь, в один день, не скажу чтобы в прекрасный, мы оказались на заминированном болоте. И кому-то нужно было идти первому, чтобы провести за собой взвод, а остальные могли бы тогда по его следам двигаться. Построил нас командир и спрашивает: «Есть добровольцы?» — «Есть», — говорит Сапогов и делает не шаг, а два сразу. Командир поглядел на него недовольно, покачал головой. «Тебе, говорит, Сапогов, нельзя ни в коем разе. Ты, говорит, Сапогов, не то что на минном поле, ты всюду можешь взорваться». — «Нет, клянется Сапогов, не взорвусь».
Рыжий мальчик, чья кровать стояла у окна, рассмеялся. Прохоренко громко поддержал его. Он делал вид, что не замечает мрачности Завьялова.
— Ну, я пойду, пожалуй, — сказал он.
— А что же Сапогов? — сразу спросил рыжий. Он вылез из-под одеяла и с открытым ртом слушал Леонида Павловича.
— Ага, интересно! — воскликнул Прохоренко, поворачиваясь к рыжему. — И вот, представь, болото метров четыреста — пятьсот, всюду мины, а Сапогов идет спокойно, оглядывается, иногда да улыбается. И, знаешь, вывел.
Я подумала, что в уме и ловкости Прохоренко не откажешь. Он ни разу не взглянул на меня, чувствовал, что я слишком хорошо его понимаю.
— А знаешь, отчего я про Сапогова вспомнил?
Прохоренко опять поглядел на Сережу, ласково похлопал его по руке.
— Отчего? — моментально спросил рыжий.
— Да потому, что Сапогов очень на Сережу похож. — Он вздохнул. — Сила духа в нем была поразительная.
— А он жив, Сапогов-то? — опять встрял рыжий.
— Жив, — сказал Прохоренко. — Герой Советского Союза.
Он всем кивнул и вышел, больше не поглядев на Сергея.
Ребята о чем-то зашептались, а мы с Шурой молча сидели на кровати.
— Ну что, Сережа, притих? — сказала я, преодолевая какую-то неловкость.
— Думаю.
— О чем?
— Да так… — И вдруг он поднял на меня глаза, полные слез. — Я не верю ему, Мария Николаевна. Это неправда все с Сапоговым, это он выдумал…
— Да что ты, Сереженька! — испуганно заговорила Шура. — Разве можно такое, он ведь директор.
— Это он все нарочно… — всхлипнул Сережа. — Не верю я ему, не верю…
В учительской уже знали о случившемся. И все же не успела я войти, как на меня набросились с расспросами.
Павла Васильевна стояла в стороне, хмурилась. И вдруг я почувствовала, что мой голос зазвучал слишком громко, будто через усилитель, а на лицах появилось выражение непричастности. Я обернулась. В дверях стоял Прохоренко. Он направился ко мне.
— Мария Николаевна, у вас, кажется, пять уроков?
— Да.
— Тогда давайте сразу же после пятого соберемся у меня. Позже я уеду. В гороно вызывают. — Он отыскал глазами пионервожатую, сказал ей: — И вы, Галя, обязательно. Еще Щукин, Луков, весь совет дружины.
Прохоренко коротко поглядел на Кликину, вздохнул.
— С Завьяловым худо вышло. Очень худо. Правда, врачи уверяют, что все обойдется, да я и сам его видел в больнице, выздоравливает как будто, а все же неприятно…
Зазвенел звонок. Учителя стали расходиться по классам. Я взяла журнал, хотела идти, но Кликина отозвала меня:
— Что будет дальше с Завьяловым?
Я сказала уклончиво:
— Прохоренко обещал организовать занятия в больнице.
— Предположим. А дальше?
Я не ответила.
— Неужели вам еще не ясно, что мальчишку нужно перевести в другую школу?
— Но отметки! Он так отстал, а теперь отстанет еще больше…
Она смерила меня холодным взглядом.
— Понятно, голубчик. Только на что же мы-то с вами?