— Душит немного, — пожаловался Кулябкин и приспустил галстук.
— Никоим образом! — Она подтянула галстук на место, обняла Бориса Борисовича и попросила: — Завтра сразу домой. Мне к девяти на работу. Юлька будет одна.
— Чуть подождет, — сказал Кулябкин. — Я должен зайти к Денисовым, сделать укол.
Ее лицо будто постарело.
— Нет… Я тебя прошу… Ты же знаешь, мне неприятно… Может быть, я… Давай я к ним зайду, раз нужно. Я тоже могу ввести лекарство.
— Но Денисов ждет меня, — попытался объяснить Борис Борисович. — Я там нужен…
Она повернулась, резко хлопнула дверью.
— Папа, — напомнила Юлька. — Ты же хотел…
Он поглядел на часы и начал:
— Один кролик…
— Твой знакомый?
— Да. Вместе учились.
— Так.
— Один кролик встретил в лесу вежливого удава и пригласил его к себе в гости. Это был красивый удав. Стройный, гибкий, в пенсне и галстуке, который так и назывался: удавка.
Юлька рассмеялась.
— …И вот в назначенное время удав приполз на ужин, а на столе уже стоят три тарелки и в каждой — морковка.
— Три? — переспросила Юлька. — Разве еще гости?
— Да, — кивнул Кулябкин. — Ждали доктора.
— Тебя.
— В том-то и дело, — вздохнул Кулябкин. — Они не знали, что я дежурю.
Он помолчал.
— Итак, ждут они доктора, а его все нет. «Я очень извиняюсь, — говорит удав, — но мне хотелось бы что-нибудь съесть. Я совершенно не могу переносить голод». — «А вот берите морковку, — предлагает кролик, — у меня ее много». — «Но я ем только мясо», — вежливо и достойно объясняет удав. Кролик ужасно огорчился. «У меня нет ни кусочка, — воскликнул кролик. — Что же нам делать?»
Лида вошла в комнату, положила на стул портфель Бориса Борисовича.
— Здесь завтрак.
— Спасибо, — сказал Кулябкин.
Он поднялся и, прихрамывая, пошел к дверям.
— Туфли жмут, — пожаловался он Юльке. — Не знаю, сумею ли в них работать.
— А сказку? Ты должен досказать сказку.
Он покачал головой.
— «Я очень извиняюсь, — сказал удав, — но тогда я вынужден буду съесть вас». И он тут же проглотил кролика. «Большое спасибо, — поблагодарил удав. — Все было удивительно вкусно и мило. А главное, культурно». Он вытер салфеткой рот, поправил удавку и вышел.
— А почему же он вежливый? — после некоторого молчания спросила Юлька.
— Вежливый потому, что всегда говорил «спасибо», «пожалуйста» и вовремя приходил в гости.
— Ага, — не сразу кивнула Юлька.
Она поглядела на Кулябкина, пожала плечами и со вздохом сказала:
— Все равно ничего не понимаю.
Борис Борисович ехал в автобусе на работу, глядел в окно.
Погода наконец разгулялась, вышло яркое солнце, и город сразу помолодел — и дома, и люди.
На остановке гоготали студенты — может, спихнули главный экзамен, кто знает, — и Кулябкин, заглядевшись на них, чуть не проехал.
Он выскочил, когда двери уже закрывались.
На переходе горел «красный».
Борис Борисович постоял вместе с толпой, поглядел на часы и повернул к магазину «Игрушки».
Через минуту он снова был на переходе с плоской коробкой в руке.
Мимо прошла «скорая». Красивый молодой доктор Сысоев, в лихо сдвинутой белой пилотке, приветливо помахал ему рукой.
Борис Борисович ответил.
Во дворе стояло несколько машин «скорой» и «москвич» без красного креста — видно, на станцию приехало начальство.
Борис Борисович вошел в вестибюль, поздоровался с диспетчером, показал на закрытую дверь кабинета заведующего.
— Началось?
— Да, — сказала диспетчер. — Там пока выступает Васильев, но вас спрашивали дважды.
— Не мог, — Кулябкин развел руками. — Позвали к больному.
— Жуткая у нас профессия, — сказал Сысоев. Он уже сидел за небольшим письменным столом, кончал историю болезни. — Мало того, что на работе гоняют в хвост и в гриву, так еще и дома.
Он поднял голову и воскликнул:
— Господи! Боря! Да что у тебя, сольный концерт сегодня?
— Все из-за тебя, — улыбнулся Кулябкин. — Настроил Лиду. «Доклад! Профессор!» Вот она и пристала… А доклад-то на две минуты.
Сысоев расхохотался.
— Дело не во времени, — утешил он. — Эйнштейн всю теорию относительности уложил в школьную тетрадку.
— Я не Эйнштейн, — сказал Кулябкин.
— Первый раз слышу, — серьезно ответил Сысоев.
Кулябкин потоптался на месте:
— Не знаю, как буду работать. Туфли жмут.
— Зато красиво! Профессор тебя оценит.
— Иди ты… — беззлобно сказал Кулябкин.
Врачи сидели вдоль стенок со скучающими, безразличными лицами и грустно смотрели на маленького, лысого, похожего на кактус профессора Васильева. Он монотонно говорил что-то свое. «Бедные, — подумал Борис Борисович, глазами здороваясь со знакомыми и приваливаясь к дверному косяку. — Заставили прийти после ночного дежурства. Им сейчас нет до этого никакого дела». Он уловил все же слово «инструкция», вздохнул и тут же спрятал руки за спину: профессор и несколько врачей разглядывали его яркую коробку, на которой были нарисованы хохочущие гномы.