Вот буровой мастер Шмага, считавшийся первым остряком Агадыря, создатель присказок, шуток, о еде, о политике, о чём угодно, вместо тоги, облачённый в перекроенный спальный мешок, стоит как древнегреческий циник, окружённый поклонниками, ротразинув–шими от его слов, на буровой вышке, как на мраморных ступенях Форума, и посмеивается над всем миром. «У них есть карта, а у меня — голова», — подшучивал он над геологами. «Как стемнеет — будем брать». «У нас — не забалуешься «…И долго потом рабочие и буровики повторяют его высказывания, но не обладая мастерством Шмаги, затирают их до банальностей. «Родился — по собственному желанию, умер — по сокращению штатов…» Редкий гость — человек с мозгами, мог тут случайно затесаться, а вот «голов» вместе с «картами» — за скобками, — знаний соединённых с мыслями — попробуй отыщи. А на нью–йоркской стороне, где всё твёрже и жёстче требует соединения, часто ли оно отыскивается?
Биш–бармачить, пить чай, кумыс у гостеприимного казаха Жумаша, юрта которого стояла недалеко от нашего лагеря, для нас было путешествием в каменный век. В самой юрте есть какой‑то родовой, племенной дух, исчезающий повсюду, — очаг посредине, свет откуда‑то сверху, кошма из овечьей шерсти, запах… животные, кумыс. Жумаш принимал геологов по–восточному — «Шолом Алейхем, Разведка! — Большой золото ищите. Мын — хозяин страна. Жаксы (хорошо). Мын траба не едим, жарата биш–бармак». Он восседал на ковре и дальше своего места, казалось, никогда не двигался. — Жена и дочка вокруг него крутились. Был он кем‑то вроде старейшины среди окрестных казахов, и время от времени к нему наезжали местные джигиты. Что они обсуждали? Мы знать не могли. Наши шофера и рабочие «калымили» у Жумаша (он их нанимал за деньги) — перевозили, подносили, строили… В свою очередь через него геологи покупали баранов, что было тогда большой услугой в скотоводческой стране — где все бараны были куда‑то приписаны, их всё время какие‑то коммиссии пересчитывали, и приобрести барана было практически невозможно. Но Жумаша как–будто всё это не касалось, вся советская власть была где‑то, а он себе жил и жил независимо, по–философски, и барана мог для нас достать. «Биш–Бармак — жаксы (хорошо), вода — хорошо, небо — хорошо… — говорил он. — Ай, Ай…я..й. й! Ты — нервный, дикий лошадь — жаман — не хорошо».
Раз, я зашла к нему в юрту одна — брала воду на анализ из его источника. Жена Жумаша хлопотала около самовара. Старик восседал на ковре, как обычно, поджав под себя ноги, и курил трубку. Жестом он пригласил меня присаживаться: «Шолом–Алейхем, кызымка!» Я присела напротив него, но было неловко под праотцовской остротой его взгляда. Подали пиалу с чаем. Я похвалила чай и принялась его отхлёбывать. Жумаш несколько минут с любопытством меня рассматривал, и вдруг спрашивает: «Кызымка, у тебя жених есть?» — «Нет». И самой как‑то неловко, что нет у меня жениха, — по взглядам восточного человека давно пора иметь и мужа и детей, а у меня… и ответной любви нет. «А джигит с бородой?» — слышу лукавый голос. Будто пуля пролетела мимо меня, и я опешила. В это время в юрту заглянул баран и, выпучив глаза, стал смотреть «как баран» на меня, а я на него, ещё отуплённей. Свою любовь я хранила молча. — Никому не признавалась. Скрывала, что «джигит с бородой» — моя боль.
Смотрю в чай и рассматриваю движение чаинок. Говорить ничего не могу. В юрте слышно только сопение барана. Жумаш, после наставлений барану и жене, снова обращается ко мне: «Мын любовь знаю по взгляду — как смотрят». Слова «по взгляду» повисают где‑то на луче, проникающем через щелочку из‑под купола юрты. По взгляду… По лучу… узнаётся любовь. Старик, издавая глотающие звуки, причмокивает: «Кызымка, будет жених, жаксы (хорошо)… Тот с бородой». Выхожу из юрты медленным шагом: До свидания! Хош! Хош! Распахиваю занавеску из бамбуковых стеблей, закрывавшую вход в юрту, от прикосновения шторы позвякивают точно сере— брянные: та… та… та. Выхожу в степь. И во всём движущемся — в стаде, в источнике, в шелесте ковыля будто слышу эхо слов старика: Будет жених… Будет любовь… Джигит с бородой… Жаксы.
А люди слепы на любовь! Наши умники — до самой моей свадьбы понятия не имели о моей любви, на лбу написанной. Геофизические приборы могли улавливать тончайшие аномалии радиации, гравитации, сейсмики, невероятные проникновения в глубины земли, в тайны залегания слоев, а антенн, улавливающих человеческие отношения, не было. Любовь от взгляда, не от прикосновений, как распознать? Может, в будущем придумают улавливатели любви, боли, вранья, глупости, предательства…? И тогда не будет никаких сюрпризов и тайн? Они остануться только в диких степях.