— Бабушка, помогать нужно духовному облику, а не материальному. Милостыня — это разврат, — произнёс Петя, будто обличая меня в чём‑то плохом. — Протестантская христианская церковь поддерживает духовный облик в человеке, а не телесные потребности.
— Петя, я совсем не знаком со службами, но мне кажется, что в русских церквах есть мистика, тайна, загадочность, а вот западные будто клубы? Что ты скажешь об этом? Или это так кажется? — расспрашивал Петю Феликс.
— Не всё так просто с трудом и небесами. Мистика у русских есть, а вот на вопросы, как соединить мистику с жизнью, русская церковь не отвечает. Даже, наоборот, считается, что богатеть — это грех.
— Да, у нас так и считалось: разбогатеть — стыдно, богатые — плохие. У нас мистика смешалась с ленью, и этого оказалось предостаточно, — поддержал Феликс.
— Может быть, потому и произошла в России революция, что коммунисты обещали счастье на земле, соединить возвышенное и материальное. Лютеране говорят, что Бог требует от человека реализовать себя в материальном мире. У основателей протестантизма Кальвина и Лютера было много мистики, но у их последователей таинственность выхолостилась. Знаете, Феликс, думается, на Западе произошла Реформация, а в России революция.
— Петя, у тебя много учёности. Ишь ты какой, всё как представил, — сказала я.
— У древних еврейских пророков, — перебил меня Феликс, — тоже награда была только на небесах, но талмудисты потребовали реализации себя в жизни.
— Поэтому не скажешь, что евреи бедные, — вставила я.
— Петя, а вот твоя приятельница Катя, у которой отец украинец, он с немцами ушёл, тоже считает, что в Америке богатые — это плохие люди. Помнишь, она рассказывала, о том, как жила в коммуне в городе, забыла как называется, там где Гарвард расположен, что в их коммуне главный организатор держал ресторан и кормил бесплатно бедных людей. Она говорила, что он образованный, что у него целая база данных, как в Америке много бедных и как богатые наживаются за их счёт. Катя ещё хотела, чтобы вы все встретились и послушали его аргументы. И уж было собрались его пригласить, дискуссию устроить, но в это время началась война с Хусейном. А уже после этой войны Катя пришла и вот такое рассказала: Их коммуна запаслась водой на случай затяжных военных дней. Я, помню, удивилась, что такое бывает в Америке, чтоб такая паника поднялась? Катя ответила, что да, многие запаслись водой. Они поставили канистры с водой на балкон, и этот ихний главный коммунар пошёл посмотреть, сколько воды, и потом прикрыл одеялом все запасы. «Почему? — спросил зять у Кати. — Ему что, было стыдно?» — «Нет, — сказала Катя, — он не хотел, чтобы соседи попросили воды».
И пронеслись воспоминания, как во время нашей большой войны у людей открывались лучшие стороны души. Может быть, потому, что война… Пустой чай. Расколотая на дрова мебель. Я тогда встретила много хороших людей, сочувствия, доброго отношения. Как бы сказал мой отец, люди вспомнили «великую заповедь любви».
После того как мы проехали дорогой смерти через Ладожское озеро и оказались с матерью и сёстрами в Таджикистане, в Коканде в эвакуации, на всю жизнь запечатлелось, как две молодые учительницы, татарка Раиля и Зоя, отдали мне каждая свои пол–ставки, чтобы я кормила дочку и мать. Как на пересадке в Москве, в полной суматохе и толкотне на Ленинградском вокзале, я потерялась со своей попутчицей Г алей, у которой осталась моя корзина со всем продовольствием, тёплыми вещами, и она меня отыскала уже на Казанском вокзале и вернула мне багаж. Уж не говоря о том, что золовки отдавали нам своё пропитание… Конечно, это была не игрушечная война, и вместо запасов воды нужно было запастись мужеством, терпением и добротой.
После Катиного рассказа мои решили не приглашать этого защитника бедных на дискуссию. Так рассердились и удивились.
— Ничего себе американский коммунар! Ну, в точности один к одному, как наши, — закончил нашу беседу Феликс.
И чего только в этой Америке нет! Я много чего узнаю здесь. Я сейчас вижу, что жила наощупь, впотьмах, не знаю даже почему? — прежде я некоторых вещей и не предполагала. Я и думать не думала, что так изменятся мои представления о людях, о жизни. Как у нас говорили, я никогда не любила «в себе копаться», и вдруг с Феликсом стала «развиваться», спрашивать себя: как и почему? Откуда и куда? Мне и не снилось, что я смогу оглянуться на себя, что задумаюсь над своими отношениями, что вздумаю в себе и в других копаться и, как говорит Петя, начну приходить в сознание.
И почему только сейчас в этой новой стране я открываю для себя? Может, вместе с возрастом приходит мудрость? И всё переворачивается во мне вверх ногами. «Всё, говорит Петя, основано на разуме…» А я, думаю, на натуре. Тут ничего не поделаешь, такая родилась. Натура такая. Разве можно переродиться? Они мне всё твердят: ты должна стать личностью! Если меня никто не обучал, мои предки были такими же, то как я могу «стать личностью» в один прекрасный день, если я уже без личности? Какой меня первоначально сделала природа, такой я, видно, нужна была. Но точно я уже ничего не знаю.