От замысловатых реклам в Нью–Йорке, развешанных в самых неожиданных местах, можно обалдеть. В Агадыре тоже на штакетных заборах висят лозунги, плакаты, всемирные призывы, забористые слова, но тут никому в голову не придёт их читать, или, к примеру, повесить около дома флаг или портрет вождя, по собственной воле. Всерьёз тут ничему не верили ни газетам, ни радио, ни лозунгам, ни рекламам, ни тебе. Советское правление тут принималась естественным образом — его не боялись, как в метрополиях, относились к флагам, демонстрациям, призывам как к данности, и часто с иронией и цинизмом. Наивными тут были только «динозавры». Было время, когда на весь Агадырь вещал говорящий громкоговоритель с однообразным звуком, но один из приехавших геологов забрался на крышу и отрезал все провода. Никто ни из начальства, ни из слушателей не спохватился, что нет всеобщего вещания, все привыкли — не слушать, что там говорят. Весь Агадырь смеялся над Лениным, которого на демонстрации изображал пьяный Колька — слесарь с электростанции. «В поддаче Колька был, вот и забрался на грузовик — чуть не сшибли этот серый броневик — трезвый бы он на такое не пошёл, — говорили агадырские люди. — Здорово шапкой махал, сожмёт её в руке и в небо как ё…нет, — смеху было, для сходства Колька голову побрил, усы с бородкой навесил… и глаза прищуривал… Умора. «Центр» уже тогда «не держал».
В «лабиринте сердца Америки» — Нью–Йорке бросается в глаза, что ни вера, ни идея так не разъединяют (или объединяют) людей как деньги. Человек без денег живёт в одних районах, с некоторыми деньгами — в других, со средними деньгами — в третьих, с большими — в слегка спрятанных, с очень большими — в хорошо спрятанных — жизненное пространство тут иерархично. По адресу можно вполне определить доход и положение человека. В Агадыре нет между людьми такого распределения жилья по доходам, нет таких непреодолимых преград в виде богатств, да и спрятаться некуда, и все живут рядом, демократично. Никакой стеной тут не отгородиться, потому что все объединены одной цепью — целью (как раньше говорилось). Тут были иерархии, даже более изощрённые, но не по адресам. За неимением больших денег больше оттенялись «чистые» качества, можно сказать «идеи» — способности и достоинства — быть более или менее приличным, не пить, не хулиганить, шутить. Непьющий мужчина — на вес золота, это был тут капитал настоящий. Если же попадался непьющий шофер, — то за ним гонялись так, как в Нью–Йорке за специалистом, знающим тайны биржевых вкладов и выкладов, и тоже переманивали из одной фирмы в другую. Но думается, что всё‑таки непьющий агадырский шофёр ценился подороже, потому как реже отыскивался.
Конечно, пятая стихия — деньги тоже бушевала в Агадыре — проносящимися смерчами. На ветер пускались деньги, и каким‑то мистическим образом они навсегда исчезали, неизвестно куда, не оставляя никаких следов ни в виде домов, ни в виде накоплений. Тут были работяги, которые трудились целый сезон, не разгибая шеи, а потом спускали весь заработок в два, три дня. Кутить — так уж кутить. Такому свободному обращению с деньгами, пущенными на все четыре стороны, позавидует любой нью–йоркский плейбой! Можно предположить, что в Агадыре больше «свободного хотения» — «по глупой воле пожить». Здесь так проявлялась личность — делать то, что приходит в голову. В Нью–Йорке работают на себя с какой‑то разумной целью, добыть доллары — а в Агадыре работа в большинстве более бессмысленная, малооплачиваемая, вынужденная и потому менее ценная. Канавы, шурфы часто не рылись, ничего в них не добывалось, «подновлялись» и подкрашивались старые, в геологические описания прибавлялась щебёнка, камни, — всё затуманивалось, приписывались часы, — на всех уровнях шёл обман врага — государства — думаю, и сейчас идёт.
Правда, наезжали сюда и разумные люди — рабочие с Кавказа, дагестанцы, осетины, черкесы целыми семьями, они строили дома, школы и хотели заработать деньги, репутация у них была хорошая, и все геологические отряды хотели их заполучить. У нас работал красивый осетин Мурат. Он вёл себя самым достойным образом, без пошлости и слащавости. Его поведение и весь образ совершенно не совпадали со стереотипом грузин, торгующих на рынке. Мне и другим геологам Мурат оказывал маленькие услуги, подтягивал палатку, подносил тяжёлый рюкзак, смастерил для моего пёсика тапочки, чтобы тот бегал по горячим диабазам… В один из дней я и он долго ждали машину. Он был как‑то заметно грустен. Казалось, что он ищет повода поговорить со мной, — наверно, что‑нибудь неправильное в нарядах? А может, что‑то дома случилось? Накануне привозили почту. «А вы по дому тоскуете?» — вдруг спросил он меня. «Не очень, знаю, что со временем там буду». — Ответила я. «А я вот думаю, что у нас сейчас виноград собирают», — сказал Мурат и, помолчав, показал мне вдаль, где возвышался гранитный останец. — «Вон какой орёл сидит на камне. Смотрит одним глазом». Я обернулась, разглядела орла— могильника, сидевшего на острие останца, силуэт которого производил внушительное впечатление, и услышала приглушённый голос Мурата: «У меня брат был. Орёл. Ахметом звали. Потерял разум от любви и ревности. Убил жену–красавицу и её полюбовника. Его к расстрелу приговорили. Кинжалы в нашем ауле джигиты всегда носили, но прокурор показал, что брат намеренно их выследил. Они на берегу Куры сидели. Он подошёл сзади. Они его не видели. Осталось четверо детей сиротами. Перед смертью Ахмет просил у всех прощения. Меня умолял не бросать детей: «Бог тебе за них всё простит и заплатит». Я обещал вырастить. И вот уже пятый год его дети в моей семье. Я его часто во сне вижу». Мурат задумался и потом сказал: «Может, его на «химию» отправили? И он ещё жив?» В те времена существовала легенда, что приговорённых к смерти отправляют на урановые рудники. Но я не знаю было это или не было? Хотя пределов обнажения человеческой природы нет — ни в ту, ни в другую сторону. Ни в сторону любви, ни в сторону ненависти. В каких отношениях безумная ревность с любвью? Или точнее, какие отношения между любовью и обладанием? Любил ли Орёл Красавицу? Или в нём говорил магометанский закон: изменила — надо убить? Бессознательно, по–орлиному, расправился со своей любовью. В кровь и плоть наследственно вошли «орлиные» свойства. И сколько нужно времени и сил, чтобы оторваться от этих свойств, чтобы «затушить в себе потребность самовластия». Сознательное, хрупкое ощущение себя только–только народилось, а миллионами лет на земле владело орлино–бессознательное (так считают учёные, изучающие модели поведения людей).