— Иди отдохни, я подменю тебя.
После конфуза на плоту при форсировании Вислы молодежь резко изменилась. Димка даже бравировать стал храбростью. Мне пришлось поговорить с ним на «высокой» ноте. Когда на марше за Лебусом бомбардировщики сбросили на батарею «кассету» с бомбочками, машины с орудиями резко тормознули. Мы быстро в кюветы, а Димка во весь рост встал на ящики со снарядами и орет: «Перелет!» Это не храбрость, а глупость. Правильно тогда Михаил Семенович заметил: «Сердце у Димки обрастает коркой!»
Дмитрий Синюта напоминает Васю Кузнецова. Небольшого роста, плотный, каштановые волосы и глаза с морской синевой. Родом из-под Одессы, и это чувствуется по особому акценту. Когда он сплевывает сквозь зубы, знаем: на языке вертится очередной анекдот с изюминкой.
Храбрость воина нечто совсем иное — это когда на тебя идет танк, а ты стараешься опередить его снаряд своим снарядом, ловишь цель в центр перекрестия панорамы, ведешь ее и не промахнешься. На тебя, наводчика, на твой верный глаз и стальное сердце в критический момент боя весь расчет надеется.
Страх? Да, был! Трудно одолеть страх. Да и естественно ли, чтобы человек не боялся смертельной опасности? Самое главное, чтобы страх твой был меньше желания уничтожить врага.
За несколько часов до Последнего выстрела, после которого гарнизон Берлина капитулировал, я вновь сел за стульчик наводчика. Убили Михаила Семеновича Антонова, на самом краешке войны убили.
Лейтенант Маурин вызвал командиров орудий к себе в блиндаж.
— За каналом — имперская канцелярия. Там находится ставка Гитлера. Вместе со штурмовыми группами батарея должна продвинуться к Потсдамскому мосту. Приготовьтесь по-умному.
Молча двинулись вперед. Пятьдесят, сто метров. Еще немного. И вдруг противоположный берег канала как бы взорвался. Ударила немецкая артиллерия. Вокруг плотное кольцо разрывов. Осколком снаряда и подсекло Михаила Семеновича. Сережу Шмелева ранило в ногу. Мне раздробило большой палец правой руки и не больше…
В медсанбате полка узнал: «Гарнизон города капитулировал». Позже на стене имперской канцелярии я оставил памятку: «Сибирь, Сталинск, гвардии старший сержант Чернов».
Личный состав батареи награжден. Мне вручили орден Отечественной войны II степени.
Посмертно были награждены ребята, которые пали смертью храбрых. Не бывает иной смерти у советского солдата, если он принимает ее с оружием в руках, как подобает солдату.
Слава вам, друзья мои, во веки веков. А от меня, живого, низкий поклон до самой земли.
ПАМЯТЬ
Более сорока лет прошло, пробежало, промчалось… Самолет из Кемерова доставил меня в Москву.
Память сохранила много боев. Под Ярцевом, Андреаполем и Ржевом, под Оршей и Смоленском, форсирование Вислы и штурм рейхстага. Но бой на Гжатских высотах для меня особый.
В других боях побратимы умирали на моих глазах, я видел их предсмертный час. Здесь другое… Все думаю, вдруг в горячке не заметил Павел Багин еще неугасшую искру жизни Андрея Ивойлова, Миши Ланшакова или Васи Чекалина. Может, кто остался жив?
Мои попытки выяснить судьбу расчета результатов не дали. На запрос Новокузнецкий горвоенкомат дал скупой, но четкий ответ: «В Новокузнецке и районе по прописке такие товарищи не проживают».
Второй раз поехал на Гжатские высоты. И вот скорбная награда за мои старания и терпение. Нашел могилу Андрея Ивойлова.
Деревня Будаево Гжатского (ныне Гагаринского) района находится в двух километрах южнее места, где стояло наше орудие.
Я искал живых свидетелей тех боев. Расспросы привели к старику Родионычу. Вот что он мне рассказал:
«…С начала войны деревня стала как бы редеть. Мужиков позабирали в действующую армию. Баб — на оборонительные работы под Можайск. Меня определили на конюшню, так как вместо правой ноги у меня деревянный протез. В тот день, когда на автостраде шел бой, я с утра был с конями. Вдруг на шоссе налетели самолеты немецкие и стали бомбить. Слышал пушечные выстрелы, потом все стихло. Ребятня скоро донесла, что к Можайску прошли немецкие танки. В нашу деревню немцы тем разом не заглянули. Вечером иду поскотиной. Смотрю, из березняка выползает человек. Одежда на нем военная, весь в крови. Я испугался было, но быстро сообразил, что надо его спрятать: ведь немцы вот-вот нагрянут. Приволок его в баню, что на задах огородов. Внученька перевязала его. Только не жилец он был. Живот сильно был порван. Как он полз, ума не приложу. К полуночи умер. Андрейкой звали, из Сибири он. Все горевал, что он жив, а ребята его, пушкари, погибли. Похоронил я его украдкой…»
Он открыл крышку небольшого сундучка и достал небольшую тряпицу. Жетончик из луженой жести. Их нам выдали перед войной, во Львове. Открыл крышечку, достал пожелтевший лощеный листочек бумаги и прочел: «Ивойлов Андрей, год рождения 1915. Адрес г. Сталинск».
На второй день я обшарил всю огневую позицию, где было установлено наше орудие. Время неумолимо все стерло, заровняло. Но в полуразрушенном, заросшем ровике обнаружил каску. Чья она?
Перед отъездом я долго сидел на могиле Андрея. Взял две пригоршни земли, увез в родную Сибирь.
Л.МАШТАЛЕР
ВОЗДУШНЫЕ РАЗВЕДЧИКИ
Великая Отечественная война застала меня курсантом отделения электрооборудования самолетов 2-й московской спецшколы ВВС. Учебную программу сразу же сократили, в распорядок дня вклинились работы по маскировке близлежащих зданий, по устройству и оборудованию укрытий. Нас стали посылать на патрулирование, охрану складов и военных учреждений. Уставали так, что засыпали, едва коснувшись головой подушки. Но вскоре мы лишились покоя и по ночам: почти каждую ночь раздавался вой сирены, звучала команда «Воздушная тревога!».
Пока это были учебные тревоги. Но мы в мгновение ока вскакивали с коек, расторопно надевали на себя обмундирование и с противогазом через плечо мчались каждый на свое место. Так случилось и на исходе дня 22 июля. Однако тревога оказалась не учебной, а боевой. Как потом выяснилось, в подмосковное небо, следуя несколькими эшелонами с получасовым интервалом, вторглись фашистские бомбардировщики. Этот первый налет продолжался более пяти часов, и отбой прозвучал незадолго до рассвета. Существенного ущерба городу он не причинил, но жертвы среди населения были.
В августе состоялся досрочный выпуск школы, нам присвоили сержантские звания. Я связывал это с немедленной отправкой на фронт, куда рвался с первого дня войны. Но на фронт отправили не всех. Более двадцати новоиспеченных авиаспециалистов, среди которых оказался и я, погрузили в теплушку и привезли в Липецк. Как нам тогда показалось, в глубокий тыл.
В Липецке дальнейшая судьба наша ничуть не прояснилась. Впрочем, рядом с нами в таком же неведении пребывало немало других авиационных специалистов, в том числе летчиков и штурманов, А радио и газеты приносили удручающие вести. На огромных пространствах, не утихая, шли ожесточенные бои. Советские войска под натиском врага отступали в глубь страны.
Никто из нас не мог, конечно, знать, что в это время Ставка Верховного Главнокомандования подготавливала условия и силы к контрнаступлению под Москвой. Уже после войны станет известно, что тогда принимались меры по созданию устойчивого стратегического фронта в глубине страны, развертывалось строительство тыловых оборонительных рубежей, из восточных районов выдвигались резервы. Именно это обстоятельство в конце сентября 1941 года резко изменило и нашу жизнь. Однажды на построении был зачитан приказ о сформировании 215-й отдельной разведывательной авиационной эскадрильи Резерва Главного Командования Красной Армии. Ее командиром назначили капитана С. Бермана, комиссаром капитана Б. Артемьева, начальником штаба старшего лейтенанта Д. Перемота.
Личный состав вновь созданной эскадрильи разместили на краю полевого аэродрома в палатках. А вскоре к нам перегнали шесть самолетов «Петляков-2», или проще Пе-2. Летчикам предстояло в короткий срок овладеть пилотированием этих самолетов, а техническому составу, соответственно, досконально изучить материальную часть. Однако сделать это было нелегко. Дело в том, что «петляковы» поступили к нам без технических описаний. В другое время мы все посчитали бы это вопиющим нарушением, наверняка подняли бы шум. А тогда, понимая обстановку на фронте, только озадаченно развели руками. И взялись изучать новые машины на ощупь да на глазок.