Лейтенант, махнув рукой, подозвал к себе старшего сержанта Иванюка.
— Эта сволочь нам тут голову не даст поднять! — кивнул в сторону бесновавшегося пулемета. — Приказываю подавить огневую точку!
— Есть подавить! Чернобровкин, Петров — за мной! — И старший сержант, не оглядываясь, пополз вперед.
Он подождал нас за ближайшей могилой.
— Ну, чего вам объяснять? Прикроете огнем! — вытирая рукавом вспотевшее лицо, хрипло сказал он, упал на землю и заскользил между могильными холмиками по направлению к вражескому пулемету, который прижимал наших бойцов к земле. Чтобы отвлечь противника, пришлось нам с Леней Чернобровкиным немного помаячить возле серой могильной плиты. Из нее тут же брызнули во все стороны каменные осколки, посыпались срезанные пулями ветки кустарника. Маскируясь и меняя позицию, мы беспрерывно вели огонь.
Иванюк тем временем хоть и медленно, но упорно и неодолимо подкрадывался к цели. Мы всей душой желали ему успеха, понимая, что сейчас именно от него зависит исход боя. Вот сержант уже совсем близко, пожалуй, достаточно одного рывка — и вдруг он замирает, прижавшись всем телом к земле.
Неужели ранен или убит? И мы уже готовы броситься к нему на помощь. Но нет! Вот он зашевелился, вот снова ползет вперед, только теперь не прямо, а чуть левее. Молодец, позиция удобная! Иванюк на мгновение замирает, затем резко приподнимается и швыряет две противотанковые гранаты. Почти одновременно раздаются страшной силы взрывы.
— Ур-pa! Вперед! — вскакивая на ноги и потрясая пистолетом, кричит лейтенант.
— Ур-ра! — поднимаются вслед за ним наши разведчики. В атаку устремляются и другие бойцы, наступавшие с фланга.
Мы с Чернобровкиным мчимся, не разбирая дороги, на ходу стреляя из автоматов. Ворваться в деревню, быстрее добраться до первых домиков — в голове только эта мысль. Там, в ближнем бою, лицом к лицу с врагом — там будет гораздо легче. Худо, когда ты — живая мишень, которая на ходу стреляет куда попало. Вот уже совсем близко окраина, вот я вижу, что Чернобровкин добежал до крайней хаты. Укрываясь за ней, он короткими очередями бьет вдоль улицы. И тут совсем рядом что-то грохнуло так, что задрожала под ногами земля. Перед глазами пошли огненные круги.
Звон в ушах медленно удалялся. Встряхнув головой, я хотел вытереть лоб рукой. Но руки не было. Не было и второй, левой руки. Раздробленная и искромсанная осколками мины, она представляла собой сплошное кровавое месиво. Я с ужасом и недоумением перевожу взгляд с руки на руку. У правой начисто срезана кисть. Она еще безжизненно висит на тоненькой кожице. Помертвевшие пальцы неестественно скрючились, и алая кровь, омывая их, стекает на землю.
— Леонид! — кричу я, не слыша собственного голоса.
— Что с тобой? — рванулся ко мне товарищ. И ахнул. Но тут же взял себя в руки. Молча, поддерживая за пояс, довел меня до ближайшего дома, усадил на завалинку. Почти в ту же минуту возле нас появилась медицинская сестра.
— Ты ранен, Толик? — опустилась она рядом на колени — и замерла. В глазах у нее застыл ужас.
— Клава, бинты! — вывел ее из оцепенения Чернобровкин.
Она быстро расстегнула сумку, достала резиновые жгуты и перетянула остатки моих рук. Потом осторожно очистила раны от земли. На левую руку наложила лангетку. Принялась за правую и растерялась. Что делать? Прибинтовать кисть к руке — ничего не получится, не будет держаться. Совсем отрезать не решалась.
— Быстрей, быстрей! — торопил ее Леонид.
Тогда она подвернула кисть на обрубок руки и забинтовала вместе с кровоточащей раной.
Привалившись спиной к стене, я сидел безучастный ко всему, что со мной делали. Я не ощущал особенной боли, сознание было замутнено, в голове шумело, перед глазами то и дело возникал красный туман.
После перевязки, еле передвигая ноги, я поплелся в санбат; он находился в балке, недалеко от деревни. Бинты быстро набухли и тянули вниз. Меня качало из стороны в сторону. Клава изо всех сил старалась, чтобы я не упал.
— Прошу тебя, крепись, осталось совсем немного…
И я, шатаясь и спотыкаясь, все шел и шел неведомо куда. Порой терял сознание, ноги подкашивались, и я тяжело опускался на землю. Клава давала мне нюхать нашатырный спирт, приводила в сознание и снова поднимала. Вряд ли смог бы я добраться до цели, если бы не подоспевшие санитары…
В санбате меня сразу положили на операционный стол. Из-за большой потери крови жизнь во мне еле теплилась.
Когда я пришел в сознание и открыл глаза, то не сразу понял, где нахожусь и что со мной. Я лежал в небольшой комнатке. Через занавешанное окно тускло проникал свет. Было тихо. Так тихо, что стало страшно.
— Где я? — голос мой оказался тонким и слабым.
Ко мне быстро подошла девушка в белом халате. Бледное усталое лицо ее оживилось.
— Наконец-то… Нет, нет, вам сейчас нельзя разговаривать, — подняла она руку, видя, что я хочу что-то сказать. — Вы еще очень слабы, была операция…
Я вспомнил. Перед глазами, как в тумане, предстала картина боя: атака, встречный огонь немцев, разрыв мины… А как же мои руки? Я попытался пошевелить пальцами, но они как будто не слушались. Глаза мои беспокойно забегали. Девушка поспешно отвернулась.
2
В полдень пришел в палату Леонид Чернобровкин. Высокий, усталый, запыленный. Осторожно сел на стул рядом с койкой.
— Ну, здравствуй, Анатолий.
Я промолчал. Лежал пластом, словно неживой. Культи моих рук, напичканные ватой и бинтами и оттого казавшиеся неимоверно толстыми, покоились поверх одеяла.
Леонид скользнул по ним взглядом. Словно спохватившись, он начал возбужденно рассказывать про вчерашнюю схватку, про то, как выбивали из деревни цеплявшихся за каждую избу фашистов…
Но я не мог выдавить из себя ни слова и продолжал лежать, уставившись в одну точку на потолке. Я понимал, что нельзя так принимать друга, что, возможно, это наша последняя встреча: меня отправят в тыл, и увидимся ли когда-нибудь, кто знает? Но ничего не мог с собой поделать. Слова потеряли для меня всякий смысл.
Леонид понимал, что творилось в моей душе и, кажется, не обижался. Посидев еще немного, он встал. Легонько дотронулся до моего плеча и дрогнувшим голосом проговорил:
— Крепись, друг… Лишь бы голова была на плечах… Не все еще… Ну а мы… — он запнулся, подыскивая нужные слова, — будь уверен, мы за тебя отомстим!
И, стиснув в руке пилотку, не оглядываясь, выскочил на улицу.
Он был хорошим воином, мой друг Леонид Чернобровкин. Помню, возвращались мы с ним однажды с ночного поиска, грязные, усталые. «Языка», правда, взять не удалось, но огневые позиции противника разведали. Мы очень торопились, потому что сведения о тяжелой батарее фашистов давно интересовали наше командование. Миновав передовую, спускались по склону неглубокой балки, как вдруг в небе раздался рев. Прямо на нас летели два немецких истребителя. Видно, они сопровождали бомбардировщики, теперь возвращались, и вот, заметив двух солдат, решили «размяться». Тогда они могли себе это позволить. Мы бросились на землю. Кустики редкие, прятаться особенно некуда, лежим, обхватив головы руками. А эти гады, обнаглев, раз за разом проносятся над нами и шпарят из пулеметов так, что вздымается сухая земля.
Вдруг Леонид решительно переворачивается лицом к небу, вскидывает автомат и бьет по самолетам длинными очередями. Я лихорадочно хватаю свое оружие, но что это? Неожиданно «мессер» клюнул носом, резко пошел вниз и метрах в двустах от нас грохнулся об землю! Видно, Леня угодил прямо в летчика. Картину эту видели с наших позиций, так что Чернобровкин, конечно, прославился. О нем писали в дивизионной газете, представили к награде. И было за что! Не дрогнуть перед самолетом, ревущим, изрыгающим свинец — на это способен не каждый. Первое время мы вообще думали, что «мессер» для нашего личного оружия неуязвим, и вся надежда только на его промах да на наши зенитки. Но потом освоились. Командиры нас предупреждали: бомбят, штурмуют — стреляйте из всех видов оружия! Хуже не станет.