— Вот бы мне такую, — невольно вырвалось у меня. — Где ты ее достал?
— Шефы принесли. Они мне и другие приспособления делали. Когда еще не было пальцев, такую ручку сконструировали, что прямо на култышку надевалась.
— Кто же они, ваши шефы?
— Инженеры из конструкторского бюро одного военного завода. Давай, заходи завтра ко мне после завтрака, я вас познакомлю. Они тебе тоже не хуже этой смастерят.
— Спасибо. Приду обязательно, — с благодарностью посмотрел я на Несбытнова.
Ручку мне сделали и впрямь ничуть не хуже, чем у Ивана. В первый же вечер я исписал целую кучу бумаги.
— Что у тебя там получается? — поинтересовался Липатов. Я показал несколько листков. — Неплохо, я бы сказал, отлично! — похвалил он.
— И правда, почерк лучше, чем у меня! — удивился Новиков.
Один за другим потянулись к столу ребята.
Я сиял от радости. Действительно, получалось здорово. Даже почерк — вот удивительно, и тот не изменился.
— Сестренка, посмотри, как наш Петров пишет! — позвал Кузьма проходившую мимо Грету.
— Ну-ка, ну-ка! — наклонилась она надо мной. — Ого, Анатолий! Ты еще когда-нибудь книжку напишешь!
Я сидел за тумбочкой и просматривал конспекты по бухгалтерскому учету. В комнате тихо. Ровно дышал на своей койке Липатов. «Назло всем врагам», как говорил Кузьма Белоконь, он сохранил ногу. Недавно из палаты убрали страшноватое на вид сооружение — специальное приспособление из кронштейна и целой системы блоков. С его помощью врачи «вытягивали» раненую ногу, потому что после неоднократных операций и чисток она стала немного короче. Липатов пошел на поправку. Каждый день, кажется, прибавлял ему силы. Он с аппетитом ел, много спал, словом, вел себя как все выздоравливающие.
Я оторвался от тетрадей и подошел к окну. Солнце уже светило по-весеннему ярко. На крышах таял снег, по краю ската бежали тоненькие ручейки. «Тает снег в Ростове, тает в Таганроге. Эти дни когда-нибудь мы будем вспоминать…»
Сизый голубь сел на подоконник, сделал несколько шагов по мокрой жести и, поудобнее устроившись, начал прихорашиваться.
«На солнышке греется!» — с завистью подумал я. Вспомнилось, как много было голубей у соседских ребят, на окраине Краснодара. Их разводили и обменивали, обучали летать стаями и заманивать «чужих». Сколько вокруг этих птиц было разговоров, похвальбы, споров…
Да, весна. Пора перемен. Еще немного, и в госпитале мне уже делать нечего. Рука зажила, разработка пальцев заканчивается. А что дальше? Поехать в колхоз и устроиться работать счетоводом? С программой я справляюсь неплохо. Но ведь село есть село, там все так или иначе работают на земле: садик, огород. А что смогу делать я?
Может быть, и в самом деле попытаться поступить в институт, как советовал комиссар? Сейчас я учусь с удовольствием, но ведь институт — это тебе не курсы счетоводов…
— Димка! — позвал Кузьма. — Иди посмотри. Весна на улице! Может, откроем окно, а?
— Мне все равно, — не поднимаясь с койки, буркнул Димка.
— Что с тобой? Отчего такой квелый?
— Ничего. — Димка торопливо собрался и, бормоча что-то под нос, вышел из палаты.
Мы, конечно, догадывались, в чем причина Димкиной меланхолии. Вот уже почти две недели в госпитале не появлялась светловолосая Нина Казанцева. И с каждым днем все мрачнее становился Дмитрий. Даже ел, кажется, без всякого удовольствия, это Димка-то, который, всегда просил добавки!
Вечером пришли наши шефы, Женя и Алла. Они принесли Кузьме какие-то книги по животноводству. Женя протянула Липатову томик Пушкина, и они начали оживленно обсуждать какую-то прочитанную Николаем книжку. Димка, против своего обыкновения, в разговор не вмешивался и продолжал сидеть на койке, исподлобья поглядывая на девушек.
Подошел лишь когда они собрались домой.
— Женя, скажи, пожалуйста, почему Нина не приходит к нам в госпиталь? — тихо спросил он.
— Она заболела. Сейчас лежит дома.
— Болеет? Что-нибудь серьезное?
Женя чуть не рассмеялась, настолько непривычным выглядело встревоженное лицо Дмитрия.
— Нет, ничего особенного. Обыкновенная простуда.
— А ты у нее бываешь?
— Конечно. Ведь она моя подруга.
— Передай ей от меня… то есть… — смешался он, — от всех нас привет. А как только поправится, пускай обязательно к нам приходит.
— Спасибо, передам.
В дверях Женя только головой покачала: ну и ну! — и поспешила к выходу, где ее поджидала Алла.
Когда Нина наконец появилась в госпитале, Димка никому не дал сказать ей и двух слов. Он тотчас же увел ее из палаты «на секундочку, по самому срочному делу». Вернулись они через два часа, с блестящими глазами. В последующие дни они тоже почти не разлучались и, кажется, даже вместе выбирались в город, хотя Димке это стоило немалых трудов.
Как-то вечером, подсев на кровать к Липатову, Димка поведал ему, что, кажется, любит Нину Казанцеву, и она его, кажется, тоже. То есть, «кажется» тут ни при чем, а просто они друг друга очень крепко полюбили. И после войны решили пожениться. Сейчас же у него одно стремление — как можно быстрее попасть на фронт. Тем более что он уже вполне здоров и только теряет в госпитале время.
— А Нина… Она согласна тебя ждать? — спросил Липатов.
— Да, конечно. Она пока что будет учиться. Кончится война, я демобилизуюсь и приеду к ней. А там видно будет. Может, тоже поступлю в институт, только в автодорожный. Или в станкостроительный, мне машины, механизмы больше по душе. Специальность-то на всякий случай у меня имеется, шофер третьего класса. Конечно, этого маловато, жена ведь будет с высшим образованием… Как вы на это смотрите, товарищ старший лейтенант?
— Вполне одобряю. Рад, что у вас с Ниной все так здорово получилось.
А через неделю Дмитрий пришел прощаться с нами. Крепкий и ладный, он выглядел молодцевато: в хорошо подогнанной, почти новой шинели, с сержантскими лычками на погонах, в армейской шапке-ушанке и сапогах.
Димка с видимым удовольствием громыхнул сапогами по больничному полу и вытянулся по стойке «смирно».
— Вольно, вольно! — смеясь, проговорил Липатов. — Еще успеешь накозыряться. А выправка, конечно, что надо, — одобрительно добавил он, оглядывая Молоканова с ног до головы.
От такой похвалы Димка расцвел, заулыбался.
— Куда же ты теперь? — пряча глаза под насупленными бровями, спросил Новиков.
— Как куда? — искренне удивился Димка. — На фронт.
— Завидую тебе. Мне туда уж не попасть…
Молоканов хотел что-то ответить, но его опередил Кузьма.
— Дима, тебе ведь отпуск положен. Отдохнул бы немного, а потом…
— Я уже отдохнул, больше, чем хотел, — отрезал Димка.
Мы знали, что сам он из Западной Украины, а в этих краях еще хозяйничали фашисты. До отдыха ли в такое лихое время?
В палате нашей стало непривычно тихо. Только после отъезда Дмитрия Молоканова мы поняли, как необходим был всем этот искренний, чуть взбалмошный парень. Именно такие парни чувствовали себя хозяевами в жизни. И, когда потребовалось, они, не задумываясь, шагнули под пули, не собираясь ни одного дня отсиживаться за чужой спиной.
Вспоминал я и нашу летную школу, те дни, когда у нас не было бензина, не хватало самолетов и вынужденное безделье выворачивало душу. Падала дисциплина, ведь командиры тоже невольно расслаблялись. Но никого не радовал этот «щадящий режим» и возможность «прижухнуть» во время «страшенной войны». Именно в такие «пустые» дни нервы были на пределе: в самом деле, учиться так учиться, воевать так воевать! Не в наших привычках выглядывать из-за угла, когда идет бой…
Я привык видеть Липатова в постели. А когда он наконец встал на ноги, то оказался высоким, стройным и, я бы сказал, красивым мужчиной. Грета теперь почему-то стеснялась и избегала его. При обходе врачей старалась держаться подальше, а встретившись взглядами, краснела и опускала глаза. Николай начал понемногу ходить на костылях, боясь еще твердо наступать на больную ногу. На лице появился румянец, веселее стали глаза.