Сергей шел по вечереющему молчаливому лесу, удивляясь этой вот тишине, и тому, что не встретил никого. По мере приближения к деревне он все острее, просто физически чувствовал подстерегающую его беду. Может быть, поэтому и не сразу вошел в деревню. Он предусмотрительно (война научила этой осторожности) остановился и долго рассматривал околицу, улицу, что совсем близко подступала к обожженным деревьям березового леса.
Было тихо и пустынно. Ни голоса, ни серой солдатской шинели. Очень осторожно, от дерева к дереву начал Сергей приближаться к деревне, уже совсем успокаиваясь и поругивая себя, если не за трусоватость, то уж, во всяком случае, за то, что нервы расшалились. Вот он уже шел вдоль подлесной улицы. По-прежнему вокруг было тихо. И опять подумалось: «Чего это я заосторожничал?» И бодро зашагал напрямик через огороды к домам.
И тут, когда он совершенно успокоился и вошел в деревню, в вечерних сереньких сумерках у самой большой избы, четвертой справа, увидел немецкую грузовую машину с откинутым задним бортом и гитлеровцев, живых, здоровых, невредимых. Они передавали из рук в руки какие-то ящики и весело переговаривались. Сергей опрометью кинулся к лесу… А тем временем командир полка отдал распоряжение отправить в эту деревеньку новобранцев, среди которых находился и Чолпонбай Тулебердиев. Тот самый молодой киргиз, на которого обратил внимание Сергей, когда спешил в деревню. Сообщение его об увиденном там было неожиданным. Это вынудило командира полка отменить свое приказание, хотя и обидно было признать, что немцам удалось потеснить второй батальон и закрепиться в деревне.
Вот с той поры Чолпонбай Тулебердиев и считал, что его друзей и его самого выручил Сергей Деревянкин. И хотя сам Сергей скоро забыл об этом мимолетном эпизоде и даже не сделал в записной книжке ни одной пометки, Чолпонбай не забыл ничего и привязался к политруку. Ему, Сергею, первому рассказал, первому и единственному о любимой Гюльнар и о брате Токоше, дал его адрес.
III
Чолпонбай и Сергей долго и молча смотрели на правый берег Дона.
Вернее, внимательно в бинокль смотрел Чолпонбай, а Сергей пытался представить себе, как воспримет его друг известие о гибели брата.
«Если мне так тяжело, то каково же будет ему? А если завтра, вернее, этой ночью перед рассветом что-нибудь случится со мной? Кто же тогда скажет ему? Нет, я должен, обязательно должен сказать правду… — думал Сергей. — Кажется, война сняла все заботы, кроме одной, — быть солдатом-журналистом. Но сколько тревоги может уместиться в одном сердце, как рвется оно сейчас, при виде друга, который ничего не подозревает, а ведь это вроде мины, подложенной на его пути. Или не мины, а бомбы замедленного действия. Идут минуты, секунды, но сработает механизм — и все!
Сколько атак повидал, не в одной побыл и вместе с Чолпонбаем, но вот эта атака, она намного страшнее… Как выдержать ее? Как победить? А возможно ли вообще победить в такой атаке, в которой ты уже заранее побежден?..
И все-таки — жизнь… Небо это, эти горы, лозняк, запах реки, чебреца… Запах земли в окопе… Довольно, довольно, а то и так Чолпонбай встревожился.
Да, не первая атака. А что ей противопоставить? Нельзя же так сдаться?! Чем укрепить себя и друга для новых других атак, в которых мы должны взять верх? Скажем, в завтрашней атаке… Может быть, мысли о том, как вели себя товарищи до самого конца, может, именно эти мысли, эти образы убитых, но не сдавшихся, убитых, но не побежденных, помогут и нам в нашей не первой атаке…
Опять эти мысли не дают сосредоточиться».
Медленно поворачиваясь, заливаемая набегающими мелкими волнами проплыла обугленная оконная рама. К ней то прижимался, то отставал обломок наличника… Потом дерево показалось. Вот оно ближе, ближе. Это — береза, вырванная с корнем. Верно, вырвало взрывом. Еще остатки земли судорожно зажаты в скрюченных пальцах корней…