И снова стремительный рывок вперед. Дорога на Вильно. Нигде не состоя на довольствии, оставив в тылу свои вещевые мешки, не имея даже продаттестатов и не думая о хлебе насущном, на второй день мы малость отощали.
Но энтузиазм наш не иссякал. Столько встреч! Столько замечательных впечатлений!..
В селе Глубокое с нами произошли два события. Во-первых, мы встретили поэта Семена Кирсанова, также оторвавшегося от своей армейской газеты и мчащегося в общем потоке. Включили его в свою ударную группу. Во-вторых, Женя Долматовский во дворе покинутого фольварка разыскал неопределенной марки машину, изрядно потрепанную, но все же годную к эксплуатации. Дальнейший поход мы совершали уже в собственной машине, которую назвали «Антилопой». За рулем — Долматовский. У машины нашей вскоре выявилась одна неприятная особенность. Она неожиданно останавливалась в самых неподходящих для этого местах и задерживала общее движение. Заводилась она уже на ходу после геройского подталкивания силами всего экипажа. Особенность эта доставила нам впоследствии серьезную, почти роковую неприятность.
В селе Глубокое мы разыскали дом, где помещалась дефензива. В большом шкафу лежали десятки пар наручников, резиновые дубинки, металлические жгуты, какие-то банки и… полкаравая ржавого, черствого хлеба.
Луговской долго рассматривал наручники. Он даже захватил пару с собой как сувенир, бросив их в «Антилопу», к неудовольствию Долматовского, утверждавшего, что каждый новый грамм тяжести для «Антилопы» смертелен.
Кирсанова заинтересовал хлеб. Кстати, аппетит проснулся у всех нас.
— Очевидно, отравлен, — мрачно сказал Луговской.
— Нам бы сюда собаку, дали бы ей попробовать, — заметил Кирсанов.
— Нет собаки. Надо скорее ехать, — отрицал всегда спешащий Долматовский.
— Трусы в карты не играют, — подытожил я.
Мы с трудом разломали «отравленный» хлеб на четыре части и, с не меньшим трудом перемолов зубами, съели.
Хлеб, очевидно, не был отравлен. Все остались живы.
Но пока происходили все наши научно-хозяйственные исследования, часть, с которой мы следовали, далеко ушла вперед.
— Пан полковник, — услышали мы испуганный детский голос. На пороге стоял мальчик лет десяти. На смешанном польском и белорусском языке он объяснил нам, что в соседнем леске прячутся польские уланы. — Все ваши жолнежи ушли. Теперь они могут окружить вас. Их кони уже на опушке.
Мы встревожились. Глаза Луговского засверкали. Проглотив последние хлебные крошки, он сказал густым своим басом:
— Спасибо, мальчик. Ты настоящий Гаврош! Ты будешь нашим разведчиком. Ребята, надо занимать круговую оборону.
Семен Кирсанов безуспешно старался перезарядить свой «ТТ», и я больше всего боялся, что он сейчас всех нас перестреляет.
Но тревога оказалась напрасной. Послышался лязг машин. Подошли наши танкисты, и мы, погрузившись в «Антилопу», включились в их боевой строй.
Так с танкистами комбрига Ахлюстина мы и подошли (вслед за грозной машиной комбрига) 19 сентября к самому городу Вильно.
Сопротивления нашим войскам почти не оказывали, хотя кое-где происходили стычки, имелись и жертвы. Погиб в бою старшина Шиманский.
Подходя к окраине какого-то местечка, мы заметили, что навстречу движется небольшая колонна, блестя на солнце золотыми доспехами.
— Ребята, — сказал Луговской, всматриваясь в свой гигантский походный бинокль, — польские офицеры любят пышность. Возможно, они облачились в латы и кольчуги. Удивляюсь спокойствию комбрига.
«Латники» оказались оркестрантами местной пожарной команды. Во всех своих доспехах, в шлемах, «вооруженные» золотыми и серебряными трубами, они во главе с мощным рыжим брандмейстером вышли приветствовать нас на окраину городка.
Брандмейстер, он же дирижер, взмахнул жезлом, и… знакомая мелодия «Катюши» зазвучала в осеннем воздухе.
Это был приятный сюрприз. Оказалось, что у брандмейстера был секретный радиоприемник и он знал немало советских песен. Самой популярной была «Катюша».
Темп нашего продвижения все усиливался. Бригада Ахлюстина, обойдя на марше шедшие по боковым дорогам другие части, намеревалась первой вступить в Вильно. Это был вопрос чести.