И вот он уже умчался, лихо вскочив, к великой зависти старого кавалериста Луговского, в седло.
А мы прибыли в Седлец. Здесь ждало нас еще одно, до сих пор не зафиксированное ни в одной военной летописи, событие.
…Мы сидели в штабе командира дивизии Концевого, в помещении местного банка, когда вбежал встревоженный адъютант и доложил:
— Товарищ командир дивизии! Немцы!
У нас был приказ двигаться к Висле, к Варшаве. Там была наша демаркационная линия. Откуда же немцы здесь, на полдороге от Вислы к Бугу? И что это за немцы?
Надо было приготовиться к встрече наших «заклятых друзей».
Они вошли четким военным шагом, два майора в мундирах серо-мышиного цвета. Они вскинули руки в фашистском приветствии. Мы молча сидели за большим банковским столом.
Невысокий полноватый майор хмуро насупился и сказал на довольно чистом русском языке, протягивая пакет старшему среди нас в чине — «полковнику» Луговскому, приняв его (к этому располагали, конечно, не только три шпалы, но и весь величественный вид Володи) за командира дивизии:
— Мы получили высший приказ. Новое соглашение. Демаркационная линия будет не по Висле, а по Бугу. Вот.
На пакете было большими буквами написано по-русски: «Главному командованию русской армии».
Командир дивизии, помедлив несколько мгновений, шепнул что-то Луговскому, и Володя на чистом немецком языке сказал громогласно и надменно:
— У нас нет такого приказа, господа офицеры. Мы останемся на месте.
Немецкие майоры замялись.
— Просьба передать этот пакет на ваше командование в Брест, — несколько уже коверкая слова, сказал полный майор. — Мы будем ожидать.
Он опять вытянул руку, повернулся на каблуках и вышел. За ним последовал второй, молчаливый.
— Товарищи корреспонденты, — обратился к нам Концевой, — нет дыму без огня. У вас прекрасная машина. Прошу немедленно отвезти этот пакет командующему армией, в Брест.
…И вот мы возвращаемся обратно в Брест. Луговской бережно держит пакет на коленях. Чувствуем себя историческими личностями. Парламентерами. Поглядели бы на нас сейчас в Союзе писателей! Долматовский гонит машину, точно на международных состязаниях.
Втроем, плечо к плечу, обойдя растерявшегося дежурного, мы входим в кабинет командарма. Василий Иванович Чуйков с удивлением смотрит на нас. (Вот он сейчас возьмет пакет и расскажет нам о том «историческом», что в нем содержится, — думаю я. — Какая неповторимая минута… Для будущих мемуаров…)
Луговской молча вручает пакет. На его лице тоже сознание значительности момента. Эх, жалко, нет фотографа!..
Чуйков берет пакет и говорит нам спокойно, очень спокойно, чересчур спокойно:
— Можете быть свободными, товарищи… командиры.
Ошеломленные, обиженные, разочарованные, мы поворачиваемся, кто через левое, кто через правое плечо, и выходим, так и не узнав о содержании «исторического» пакета…
Вот так это и было. Впоследствии событие это обросло разными деталями. Каждый из нас рассказывал о нем по-разному. (Совсем недавно я напомнил об этом эпизоде маршалу Чуйкову, он очень смеялся и жалел, что не познакомился тогда с поэтом Луговским.)
Но самое любопытное заключается в том, что немецкий майор, вручивший тогда пакет германского командования в Седлеце (впрочем, это только одна из имеющих основание версий…), был тот самый Кребс, который через пять с половиною лет, будучи начальником генерального штаба сухопутных войск Германии, приезжал на КП генерала армии Чуйкова договариваться о капитуляции.
Вот какие чудеса случаются на перекрестках фронтовых дорог.
…А потом войска наши заняли позиции на новой границе. Мы объезжали пограничные гарнизоны.
Бойцы распевали уже новую песню, сочиненную Луговским и Долматовским:
В Пинском костеле, с колокольни которого панские последыши пытались еще обстреливать наши части, Луговской обнаружил оригинал Рембрандта (в том, что это оригинал, мы, правда, сомневались, но не могли оспаривать утверждения столь уверенного в себе знатока живописи), и по приказу полковника к картине был приставлен специальный караул.