Предисловие мы утвердили единогласно.
— То-то же, — сказал Александр Серафи́мович, точно подводя итог споров с невидимым противником.
Очень увлекала Александра Серафи́мовича работа в журнале «Октябрь», воспитание молодых писателей.
Он входил во все детали работы, написал даже какое-то сопроводительное письмо к проспекту журнала о необходимости широкого распространения журнала в рабочих библиотеках и крестьянских избах-читальнях, выступал на многочисленных читательских конференциях.
Когда он выходил на сцену во главе молодых членов редколлегии, он был похож на заботливого отца, выводящего в свет своих сыновей, на старого воина, ведущего в бой своих молодых питомцев и соратников.
— Серафимович своих повел, — улыбались в публике.
Он любил разговаривать с читателями. Выезжал на конференции в Донбасс, в Тулу, делал доклад об итогах трехлетней работы журнала «Октябрь» в Доме союзов, проводил беседу с соседями, рабочими Трехгорки, опять выезжал в Горький, в Сормово, в Харьков, в Луганск.
К произведениям, печатающимся в журнале «Октябрь», Серафимович подходил очень критически, строго, делал десятки замечаний. Но если он уже принимал роман или повесть, то принципиально, по-боевому воевал со всеми нападками на них. Ни на какие компромиссы не шел. Он и вообще больше всего ненавидел двуличие, интриги, закулисную игру.
Он принял и напечатал в журнале роман Шолохова «Тихий Дон». Принял Шолохова в свое сердце и полюбил его навсегда. Напечатал в «Правде» статью о «Тихом Доне» с высокой оценкой романа.
И когда появились всякие клеветники (их тогда было немало), пытающиеся опорочить роман Шолохова, Александр Серафи́мович дал им жестокий отпор, опубликовал вместе с Фадеевым и Ставским в «Правде» резкое письмо против клеветнических наветов на «Тихий Дон». Всякое проявление интриганства глубоко огорчало, возмущало и как-то даже травмировало его.
— Вот ведь сколько осталось еще у нас гадости от старого мира, — говорил он нам возмущенно, потирая лысину. — И надо же эдакое придумать…
4
В конце 1929 года в редакцию «Октября» прислал свой первый рассказ «Аноха» брянский писатель Василий Павлович Ильенков. Рассказ понравился нам. Ильенков хорошо знал рабочий быт, был близко связан с Бежицким паровозостроительным заводом, интересно писал о процессах, происходящих в жизни рабочего класса, о рабочем быте, культурном росте.
Вскоре мне пришлось с поэтом Эдуардом Багрицким выехать на завод «Красный Профинтерн». Мы побывали у Ильенкова, хорошо, задушевно поговорили о литературе, провели на заводе большой литературный вечер.
Как всегда, вернувшись в Москву, я явился с отчетом к Александру Серафи́мовичу.
— Ну, ну, батенька, — засуетился старик. — Выкладывайте… Что видели, что записали… Что можете сказать в свое оправдание?
Его интересовало все. И новые методы варки стали в мартенах, и ход социалистического соревнования, и вечер самодеятельности во Дворце культуры.
— Знал бы, что так интересно, поехал бы с вами, — сокрушался наш «старшой». — А то засиделся я в столице. Жизни не вижу…
Это он-то жизни не видел, неугомонный, вечный путешественник…
— Надо бы мне с этим Ильенковым познакомиться. Интересный, видать, человек… И писатель… Несомненно писатель. Какой он из себя? Седой, говорите? Уже седой. И в темных очках? Очень интересно.
Вскоре Ильенков приехал в Москву. В январе тридцатого года в журнале «Октябрь» была организована встреча с начинающими писателями. Ильенков читал новый рассказ «Чмых». Рассказ этот по моему совету он заранее послал Серафимовичу. Читали свои произведения и другие молодые писатели. В заключение вечера выступил Серафимович. О рассказе Ильенкова, к моему изумлению, он не сказал ни слова.
Я задержался в редакции, и когда собрался уходить, ни Серафимовича, ни Ильенкова уже не было.
Ильенков жил у меня. Вернулся домой он поздней ночью. Взволнованный, взбудораженный.
— Загулял, Василий Павлович, — поддел его я, улыбаясь. — Седина в бороду — бес в ребро.
Он снял свои «мрачные» очки, и совсем молодые глаза его весело блеснули.
— Понимаешь, какое дело… Гулял, действительно гулял… По Тверскому бульвару… Со стариком… с Александром Серафи́мовичем. Ну, какой старик… Сколько интересного он мне о моем рассказе наговорил. А рассказ будто наизусть помнит. А потом все выпытывал, как и что. И какие планы, и как рабочие на заводе живут…