На литературных баррикадах

Он вышел к рампе. Большой, рыхлый, так и забыв застегнуть ворот косоворотки.

Открыл рот. И сразу закашлялся. Выпил воды. Зал смотрел на него дружелюбно, но настороженно. Сидевший в первом ряду новый знакомый, механик-рыбак из полупановцев, одобряюще кивнул: валяй, мол…

Кашляя и задыхаясь, замирая и снова бросаясь вплавь, прочел он «Контрабандистов». Здорово прочел… Может, именно так, хрипя и задыхаясь, надо было читать эти стихи. Я потом слышал много заслуженных исполнителей. И все это было не то.

Вот и сейчас передо мной возникает мощная фигура Багрицкого на сцене старого коломенского театра и я слышу его рыкающий голос:

…Чтоб волн запевал
Оголтелый народ,
Чтоб злобная песня
Коверкала рот, —
И петь, задыхаясь,
На страшном просторе:
— Ай, Черное море,
Хорошее море!..

Он сам был оглушен громом аплодисментов. Оглушен и растерян. Друг-полупановец вскочил с места и что-то кричал восхищенно.

Только инструктор райкома, сидящий рядом со мной, испуганно посмотрел на меня и спросил тихо. «Это где-нибудь напечатано? И проверено?..»

А Багрицкий уже ощутил крепкую связь с аудиторией. Бурные волны уже унесли его в безбрежный океан поэзии. «Выдав» обязательную «Думу про Опанаса», он прочел с полемическим задором и «Разговор с Дементьевым» и «Вмешательство поэта».

Механики, чекисты, рыбоводы,
Я ваш товарищ, мы одной породы…

И, что называется, под занавес «Весна». Это был какой-то взрыв вдохновенного творчества. Он подошел к самому краю сцены, и я боялся — не упал бы он в яму оркестра.

…И дым оседает
        На вохре откоса,
И рельсы бросаются
        Под колеса.

Он рычал, кашлял, пил залпом воду и опять рычал:

А там, над травой,
        Над речными узлами,
Весна развернула
        Зеленое знамя, —
И вот из коряг,
        Из камней, из расселин
Пошла в наступленье
        Свирепая зелень…

И финал:

Гоняться за рыбой,
        Кружиться над птицей,
Сигать кожаном
        И бродить за волчицей,
Нырять, подползать
        И бросаться в угон, —
Чтоб на сто процентов
        Исполнить закон;
Чтоб видеть воочью:
        Во славу природы
Раскиданы звери,
        Распаханы воды,
И поезд, крутящийся
        В мокрой траве, —
Чудовищный вьюн
        С фонарем в голове!..
И поезд от похоти
        Воет и злится:
— Хотится! Хотится!
        Хотится! Хотится!

Он сразу остановился и, совершенно обессиленный, рухнул в кем-то подставленное старое театральное кресло с высокой спинкой (из реквизита) — трон короля Лира.

Театр загремел. Я торжествующе оглянулся на инструктора райкома. Но его не было…

…— Так вот вы какой, Багрицкий, — сказал уже в поезде, весело прищурив глаз, Серафимович. — Вот налажу весной свой корабль… Приглашаю вас в компанию. На Дон.

Для нашего «старшого» это было высшее выражение признания человека и доверия к нему.

5

Вскоре после поездки в Коломну Эдуард Георгиевич позвонил мне по телефону:

— Сашец, я болен. Приезжай. Посмотришь новых рыб. Обязательно.

Какие-то интонации в хриплом голосе Багрицкого встревожили меня. Через два часа я был в Кунцеве.

…Эдуард сидел, как обычно, на тахте, в старом экзотическом халате. Вокруг на подушках рассыпаны были листки рукописей.

У стола сидели Фадеев и Селивановский. Голубоватые облака астматола клубились по комнате.

«Эге, — подумал я, — целое совещание».

— Ребята, — сказал Багрицкий, — о рыбах разговора не будет. Я прочту вам для начала стихи.

Для начала? Что это значит — для начала?.. Однако мы ни о чем не расспрашивали.

Эдуард читал, не глядя на разбросанные листки. Только иногда повторял строфу, точно прислушиваясь к звучанию слов, схватывал листок и молниеносно что-то отмечал в нем.

Это были знаменитые сейчас «Стихи о себе».

Чорт знает где,
На станции ночной,
Читатель мой,
Ты встретишься со мной.
Сутуловат,
Обветрен,
Запылен, —
А мне казалось,
Что моложе он…
И скажет он,
Стряхая пыль травы:
— А мне казалось,
Что моложе вы!..