С пролетарскими писателями связывали его тесные узы дружбы. Приход его в МАПП был органичен. Он сочетался со всем развитием его поэтического искусства, со всей его революционной и творческой биографией.
Однако (и мы это хорошо понимали) уже травмированный перевальцами, он боялся, что всякие литературные мещане опять начнут обвинять его в ренегатстве, в приспособленчестве, в конформизме и подобных смертных грехах.
И все-таки он (как и Маяковский, как и Луговской) оказался выше этих своих страхов… Мы в тот вечер были бесконечно рады за нашего мужественного друга.
Уже нет в живых ни Багрицкого, ни Фадеева, ни Селивановского. Жизнь каждого из них была по-своему сложна и по-своему трагична. Но я думаю, что и Саша Фадеев и Алеша Селивановский подтвердили бы, что никакие «групповые» соображения в тот вечер не окрашивали нашу радость. (Хотя, увы, в литературной жизни нашей, чего греха таить, подчас они играли немалую роль.) Мы понимали, что в наши ряды не формально, не организационно только, а всем революционным существом своего творчества, всей своей политической направленностью пришел один из самых значительных поэтов современности.
Не произнося никаких фанфарных слов, мы один за другим крепко обняли Эдуарда.
…В феврале 1930 года на Московской конференции пролетарских писателей Эдуард Багрицкий вместе с Владимиром Маяковским и Владимиром Луговским был принят в РАПП. Единогласно. Маяковский вместо речи прочел свое программное вступление к поэме «Во весь голос», потом взволнованно из угла в угол мерял шагами маленькую комнату за сценой, курил папиросу за папиросой. Луговской, сдвинув легендарные свои брови, был замкнут и молчалив. Багрицкий шутил и кашлял… Но мы, изучившие даже интонации его кашля, чувствовали, что он возбужден до предела.
Это был поистине знаменательный день в истории пролетарской литературы…
6
Вступление Эдуарда в РАПП мало что изменило в его жизни, как творческой, так и бытовой.
Конечно, руководители РАПП всячески козыряли тем, что «удалось перевоспитать» такого большого поэта, как Багрицкий.
Но, по правде говоря, «перевоспитывать» Багрицкого нам не приходилось. Да уж если говорить о «воспитании», то Багрицкий пришел в РАПП не потому, что он стал таким же «пролетарским» поэтом, как Жаров или Молчанов, «примкнул» к нам. Воспитала Багрицкого революция, партия, которая уверенно вела страну по социалистическому пути.
И не из-за каких-либо «групповых» соображений, которые Багрицкий всегда презирал, пришел он в Ассоциацию пролетарских писателей. Ему, как и Маяковскому, казалось (и. казалось справедливо), что, вступая в самую массовую писательскую организацию, он тем самым выражает свое истинное отношение к партии, к народу, к революции.
У нас в РАПП не все это поняли. В самой организации была сложная табель о рангах: «истинные напостовцы», «ненастоящие напостовцы», просто «попутчики», «левые попутчики», «союзники», «внутренние попутчики» и т. д. и т. п.
Иногда трудно было разобраться в этой сложной «сетке» и точно уложить писателя на ту или иную полочку, превращавшуюся порой в пресловутое ложе Прокруста.
В напостовском штабе не раз возникал вопрос: как работать с Багрицким?
А с Багрицким особой работы проводить и не требовалось. Надо было просто искренне принять его в свою среду, стать ближе к нему, дать ему ощутить столь важное во всей жизни нашей и творчестве «чувство локтя».
И, конечно, следовало учесть, что после вступления Багрицкого в РАПП он мог очутиться в некоем вакууме. Произошел разрыв (как это было в свое время с перевальцами) с друзьями-конструктивистами. Надо было этот вакуум предотвратить, избавить Эдуарда как от групповых нападок, так и от излишне назойливого покровительства, того самого покровительства с «нажимом», которое сыграло столь вредную роль в судьбе Сергея Есенина.
Прямо надо сказать, одиночества Багрицкий не ощущал. Ведь еще до вступления в РАПП он дружил и с Фадеевым, и с Селивановским, и с Сурковым. Хорошая дружба связала его с Луговским, с замечательно чутким и очень доброжелательным Михаилом Григорьевичем Огневым, автором «Дневника Кости Рябцева».
Все большее участие принимал он в воспитании молодых поэтов. От них не было отбоя, в особенности когда Багрицкий переехал из Кунцева в город, получив квартиру в писательском доме на Камергерском переулке (теперь проезд МХАТа).
С большим удовольствием поехал он вместе со мной и Алешей Селивановским на Иваново-Вознесенскую конференцию пролетарских писателей. Ненавидящий всякую позу и фразу, безразлично относящийся к славе, он, однако, знал себе цену и не преуменьшал роли своей в современной поэзии. А проблема славы просто не интересовала его.