В тысяча девятьсот пятьдесят девятом году я был в доме творчества в Ялте. Рано утром 22 апреля по радио передавали имена лауреатов, награжденных Ленинскими премиями. Мухтар Омарханович был среди них. Я хотел послать ему приветственную телеграмму, но кто-то из писателей сказал мне, что Ауэзов лежит в больнице.
В мае я приехал в Москву. Операция у Мухтара Омархановича прошла благополучно.
Я поздравил его с Ленинской премией.
— Вот видите, — сказал он, — не напрасно я вас мучил с переделками. В итоге получилось хорошо. Я правильно сделал, что остановил свой выбор на вас.
Больничная обстановка тяготила Мухтара.
— Я могу писать, — жаловался он, — но вынужден ничего не делать. А работа предстоит интересная. Задумал большой роман о судьбе советской казахской интеллигенции.
И как всегда, когда Мухтар говорил о своих творческих замыслах, глаза его блестели, как у юноши.
В июне 1961 года Казахстан праздновал сорокалетие Советской Социалистической Республики. На юбилейные торжества в Алма-Ату приехал Леонид Соболев. Союз писателей в его честь 27 июня устроил небольшой банкет.
Мухтар Омарханович в эти дни лежал в Москве, где ему должны были делать серьезную операцию.
Как водится на всех банкетах, произносили тосты, шел веселый шутливый разговор. Рядом со мной сидел писатель Ануар Алимжанов. Он был бледен, нервно настроен, ничего не ел и не пил. Нагнувшись ко мне, он прошептал:
— Я больше не могу. Мы здесь сидим, пьем, и никто не подозревает, что Мухтара Ауэзова уже нет.
— Как нет?!
— Операция окончилась трагически.
Видимо, Ануар не мог произнести страшное слово — умер. Я прочитал это слово в его влажных глазах.
— Тогда надо объявить.
— Я звонил в редакцию «Литературной газеты». Там уже готовят некролог.
Кто-то закончил тост. Ануар с трудом поднялся и сообщил горестную весть.
Я нарочно отправился домой длинным кружным путем, мне хотелось остаться одному со своими мыслями и воспоминаниями.
Мухтар не был моим близким другом. Нас связывала литературная работа и то лишь в последние годы его жизни, примерно, десять лет. Но я его знал тридцать семь лет. Встречался с ним в Алма-Ате. Сейчас вспоминалось лишь самое значительное, что было мне известно в судьбе этого высокоталантливого писателя и ученого. Написав четыре тома о поэте и философе Абае Кунанбаеве, он прославил на весь мир родной казахский народ.
Вернувшись домой, я достал папку, где хранилась у меня переписка с Мухтаром Омархановичем. Перелистывая его письма, написанные на бланках депутата Верховного Совета Казахской ССР, я нашел большие листы, покрытые мелким почерком. Это были советы Ауэзова по рукописи моего романа «Крылья песни».
Я пересчитал их — восемь листов. Мухтар писал красным карандашом, очень неразборчиво. Тогда сразу, после беседы о рукописи, я легко разобрался в его замечаниях, хорошо помня каждый эпизод и каждую фразу, вызвавшую возражения Ауэзова.
Я прочитал все написанное Мухтаром и вспомнил литературные перекрестки, на которых нас сталкивала судьба.
О Мухтаре Ауэзове будут долго и много писать, будут издавать его замечательные произведения, ставить в театрах пьесы. Вероятно, кто-нибудь напишет книгу для серии «Жизнь замечательных людей», литературоведы будут изучать его творчество. Но сама жизнь Мухтара (а жизнь — это сюжет!) таит в себе, как и биография Абая, все данные для создания большого художественного полотна.
СТАРЫЙ ДРУГ
Со Всеволодом Вячеславовичем меня познакомил мой питерский земляк — поэт и артист Владимир Павлович Рябов-Бельский. Он приехал из голодной столицы в Омск раньше меня, еще при первой там советской власти, и написал несколько стихотворений для местных «Известий». Во время мятежа белочехов Рябова-Бельского посадили в тюрьму и отправили в лагерь. По счастливой случайности его не расстреляли сразу, а через два месяца после побоев выпустили на свободу глухого на левое ухо.
Мы работали корректорами в типографии. Рябов-Бельский представил мне на улице Всеволода Иванова и трагическим шепотом, каким говорят старые актеры, сказал:
— Тоже пролетарский поэт! Артист! Как я! — И в мою сторону: — А это, познакомьтесь, мой питерский земляк. Прозаик.
У меня было напечатано четыре рассказика в довоенной «Правде», один из них вошел в Первый сборник пролетарских писателей, изданный «Прибоем» в 1914 году. Я с гордостью не замедлил сообщить это новому знакомцу, добавив, что сборник составлен «самим» Максимом Горьким и вышел с его предисловием.