Он вытащил фотографию из рамки и показал дружескую надпись на обороте, сделанную хорошо знакомым мне почерком.
Когда в декабре, получив отпуск, я поехал в Москву, Лащевский, прощаясь со мной, настоятельно просил передать Всеволоду поклон:
— Я знаю: кого-кого, а старых друзей-наборщиков он не забывает!
Всеволод Вячеславович жил на Страстном бульваре, в цокольном помещении, и занимал квартиру в три комнаты. В то время он находился на вершине своей славы.
Я приехал утром. Какой-то молодой человек (звали его Томасом, фамилии не помню) жил у Всеволода и, видимо, выполнял секретарские обязанности — печатал на машинке, получал деньги, ходил по его поручениям.
Я передал привет от Лащевского.
— Ну, как же, помню его отлично. Работали в типографии вместе. Хороший парень, все умеет: и на сцене играть, и стишки писать, и выпивать. Но… настоящего таланта нет. Вернетесь домой, расскажите обо мне, как я живу. Разумеется, привет передайте.
Жил Всеволод Вячеславович широко, хотя и жаловался на нехватку денег. В день моего приезда поздно вечером в двенадцатом часу к нему стали съезжаться гости. Было много знаменитых писателей, не менее знаменитых актеров МХАТа и видных общественных деятелей.
Здесь я познакомился с Воронским, Пильняком, Бабелем.
В ноябре 1927 года я переезжал из Алма-Аты в Новосибирск — работать в редакции «Сибирских огней».
В Москве, как обычно, зашел к Всеволоду Вячеславовичу. Он уже мне писал, что к десятой годовщине Октября МХАТ ставит «Бронепоезд 14—69». Сам К. Станиславский поставил спектакль. Билет в театр достать было немыслимо, но автор устроил мне пропуск. Нужно ли говорить, что «Бронепоезд 14—69» потряс меня, я был взволнован успехом актеров и успехом моего друга.
До поздней ночи мы разговаривали с Всеволодом о спектакле, огромном событии в театральной жизни того времени. Впервые со сцены МХАТа зазвучали новые голоса героев гражданской войны — партизан.
— Большевик Пеклеванов — это, конечно, Афанасий? — спросил я.
— Не совсем. В какой-то степени. Разумеется, я много о нем думал, когда создавал образ Пеклеванова. Афанасий был загадочный человек. В его жилах текла холодная кровь якута. Я бы сказал, рассудочная кровь отважного человека. Он был настоящий конспиратор, мало говорил, но делал много. Во всяком случае несравненно больше, чем мы могли тогда предполагать…
Этот разговор с Всеволодом мне вспомнился теперь, спустя сорок лет. Хочется сказать несколько слов о судьбе «товарища Афанасия».
Совсем случайно мы встретились, если не ошибаюсь, в 1937 году с Афанасием Алексеевичем в здании московского телеграфа на улице Горького. Он остановил меня, и я обрадовался неожиданной встрече. Афанасий куда-то торопился, мимоходом сказал, что работает в Якутии, приехал в срочную командировку. Вспомнил Петрова, Всеволода, Рябова-Бельского, Неклюдова.
— Хотел бы я повидать Всеволода Иванова, — сказал он. — Большой, умный писатель, все книги его прочитал. Но на этот раз времени нет. Тороплюсь. Уже билет в кармане.
Афанасий не сказал мне, что он занимает высокий пост. Человек он был скромный.
И совсем недавно Г. И. Петров написал мне из Нальчика, что Якутская республика отпраздновала 80-летие со дня рождения революционера-большевика Афанасия Алексеевича Назарова-Наумова…
На другой день мы расстались с Всеволодом Вячеславовичем.
— Я напишу письмо Оленичу, — сказал он. Александр Павлович заведует отделом печати Сибкрайкома. Зайдите к нему. Человек он прекрасный и, если потребуется, всегда вам поможет.
Всеволод Вячеславович написал несколько строк.
Я привез письмо Оленичу-Гнененко. Мы с ним один раз встречались в Омске. С тех пор прошло семь лет. Александр Павлович почти не изменился. Мы просидели целый вечер. Я рассказал о постановке пьесы «Бронепоезд 14—69» на мхатовской сцене. Оленич жадно слушал и вспоминал семнадцатый год в Омске, Всеволода, тюрьму, лагерь, Антона Сорокина.
Уже не помню в связи с чем я сказал, что Всеволод был в семнадцатом году интернационалистом.
— Откуда вы взяли?
— Всеволод сам говорил.
— Неверно. Он был тогда коммунистом. Когда я командовал пулеметным отрядом, мои красногвардейцы его до одного были коммунистами. И среди них был Всеволод Иванов. Это-то я хорошо знаю!