— Да мнѣ чтобъ ужъ ребятишкамъ и на прянички.
— Ну, хорошо, веди, веди.
— Пожалуйте, сударыня-барыня, хоть пятіалтынничекъ для перваго знакомства. Вѣдь ужъ я васъ въ одно мѣсто все-таки сводила, а не моя вина, что вы тамъ не поладились.
Съемщикъ и съемщица переглянулись другъ съ другомъ и улыбнулись. Съемщица дала бабѣ пятіалтынный. Та повела ихъ.
— Вотъ только за церковь пройти, да въ сторону взять малость — тутъ сейчасъ и заборъ ихняго парка начнется, говорила она. — Намъ, барыня, и самимъ будетъ лестно, если на этого барина какой-нибудь другой баринъ налетитъ и скрутитъ его хорошенько. А то вѣдь, вѣрите ли, замучилъ. Теперича сидитъ съ хлѣбцемъ за кустомъ и нашу скотину на свою землю заманиваетъ. И чуть скотина зашла, сейчасъ кричитъ, что потрава, загоняетъ ее себѣ въ хлѣвъ, а потомъ штрафъ… Ужасъ какой аспидъ! Самый что ни-на-есть пронзительный полячишко.
— Полякъ? спросилъ съемщикъ.
— Полякъ-съ, и самый заядлый.
— А какъ его фамилія?
— Игнатій Каштанычъ Подлевскій. Вы вотъ на мужиковъ нашихъ жалуетесь, а этотъ еще хуже. Вотъ ужъ не упуститъ-то, что по рѣчкѣ плыветъ. Онъ и землю-то отъ графскихъ племянниковъ оттягалъ такъ зря. И землю, и усадьбу… Когда графъ были померши, то наѣхали ихъ племянники, чтобы дѣлиться. Наслѣдство, значитъ… А онъ и раньше еще ихъ зналъ и деньги имъ на кутежъ давалъ. Племянникамъ-то, то-есть, графскимъ… Дастъ гривенникъ — требуетъ полтину. Ну, какъ узналъ, что вотъ имъ наслѣдство — сейчасъ и является къ нимъ. «Давайте, говоритъ, я вамъ все по судейской части справлю и подѣлю васъ». Ну, тѣ вьюноши молодые, неопытные, согласились. Онъ имъ сейчасъ на кутежъ, да и давай ихъ спаивать. Да въ годъ-то такъ споилъ и запуталъ, такія у нихъ бумаги отобралъ, что и земля, и усадьба ужъ оказались не ихнія, а его, полячишки. Тѣ «ахъ, ахъ» — да ужъ дѣлать нечего.
— Тс… Ну, и чѣмъ же кончилось? спросилъ бабу съемщикъ.
— Пріѣхалъ со становымъ и выгналъ графскихъ племянниковъ изъ усадьбы… «Такъ и такъ, говоритъ, она мнѣ за ваши долги досталась». Съ тѣхъ поръ вотъ и живетъ тутъ, смерти на него нѣтъ.
Завернули за уголъ и показался большой липовый паркъ съ полуразвалившимся бревенчатымъ заборомъ. Изъ-за голыхъ еще деревьевъ виднѣлась зеленая крыша двухъ-этажнаго барскаго дома.
X
Съемщикамъ пришлось входить во дворъ усадьбы Подлевскаго. Во дворъ вела отворенная калитка, прорѣзанная въ дощатыхъ некрашенныхъ воротахъ, полотна которыхъ, однако, находились въ полуразрушенныхъ каменныхъ столбахъ. Очевидно, что въ столбахъ были когда-то рѣшетчатыя желѣзныя ворота, но впослѣдствіи замѣнены дощатыми. На одномъ изъ столбовъ видны остатки прежняго величія, стоялъ каменный левъ съ отбитой лапой, а передъ львомъ торчалъ заржавленный стержень, на которомъ, по всей вѣроятности, былъ когда-то укрѣпленъ каменный шаръ. На другомъ столбѣ уже и льва не было, а виднѣлись только два желѣзныхъ стержня.
— Въ калиточку пожалуйте, пригласила съемщиковъ сопровождавшая ихъ баба.
— Нѣтъ, ужъ лучше ты сама иди впередъ, ты знакомѣе, а я сзади. Я боюсь, нѣтъ ли тамъ собаки, какъ бы не бросилась да не укусила, отозвался съемщикъ, пятясь и удерживая свою жену.
— У него-то собака? У здѣшняго-то барина? понизивъ голосъ, сказала баба и отрицательно покачала головой. — Что вы, помилуйте! Никакой собаки онъ не держитъ. Вѣдь собаку надо кормить, а онъ и самъ-то подчасъ не допьетъ, не доѣстъ.
— Отчего? Занятъ ужъ такъ очень дѣлами, что ли?
— Какія дѣла! что вы! Просто отъ жадности. У него никакой живности во дворѣ нѣтъ.
— Неужели и коровы нѣтъ?
— Собаки не держитъ, а вы про корову… Ничегошеньки у него нѣтъ. Курицы съ пѣтухомъ, и тѣхъ нѣтъ.
— Ну, помѣщикъ! Да куда же онъ сѣно-то дѣваетъ? Вѣдь сѣно-то онъ все-таки коситъ.
— Ничего онъ не коситъ, а траву здѣшнему лавочнику подъ покосъ сдаетъ.
— И запашки у него нѣтъ?
— Ничего нѣтъ. Все сдаетъ. Вы вотъ говорите: корову… А на что ему корову?.. Молока ему нашъ кабатчикъ или лавочникъ дастъ.
— Да за что? За какія блага?
— А все судятся. Они судятся, а онъ имъ прошенія пишетъ, ну, они его и удовлетворяютъ. Законы-то ужъ онъ, говорятъ, очень хорошо знаетъ, опять же и прошенія, его чудесно дѣйствуютъ. А у насъ нынче и мужики-то во всей округѣ до смерти любятъ промежъ себя судиться. Да и не судятся, такъ онъ самъ наущаетъ: «Судись, говоритъ, хорошую пользу получить можешь, а я твой защитникъ». Понятное дѣло, работишки себѣ ищетъ, чтобъ у мирового-то за нихъ дѣйствовать. А ужъ какъ засудились, то тутъ они у него въ рукахъ. Сейчасъ и приказываетъ имъ: «чтобъ была курица, чтобъ былъ поросенокъ, тащи яицъ и цыплятъ» — ну, однимъ словомъ, все съѣдобное. А не принесетъ кто — сейчасъ все дѣло на судѣ испортитъ, разсказывала баба.