Процесс был захватывающий. Обвинение выглядело очень солидно. Для начала, как злейшее суеверие, изложено было суду народное мнение о Семене. Мол, все он делает для того, чтобы спасать души людские – либо причиняемым в насмешку вредом, либо творимыми на издевательский манер чудесами, либо наставлениями, которые, выставляя себя юродивым, он в шутовской форме давал, а, кроме того, тем самым норовит он скрыть добродетель свою, дабы не иметь от людей ни хвалы, ни чести.
После этого был Семен сурово заклеймен: как нетрудовой элемент, рассадник мелкобуржуазных предрассудков и богоискатель, склонный к кучкованию и групповщине, т. е. по внутренней своей сущности – хорошо замаскировавшийся враг народа.
Потом начали выслушивать свидетельские показания. Свидетели, все как один, чудачества и антиобщественные проступки Семена подробно описывали, подтверждая тем самым выводы обвинения, но при этом – вот идиоты! – клялись, что сами много раз видели, как от Семена сияние исходило.
Были, правда, и настоящие обличители – комсомольцы-безбожники, идейные партийцы да сильно обиженные – кому Семен своими шуточками уж больно насолил. Среди них особенно усердствовал один врач-еврей, который тогда городской больницей заведовал. Он Семена нещадно поносил как мракобеса и фокусы его с научной точки зрения убедительно разоблачал. Вдобавок еще врач этот неустанно хулил Христа. Однако и с ним странное дело приключилось.
Увидел он как-то, что когда Семена в зал вводили, при нем будто было два Ангела, и начал о своем этом видении повсюду трезвонить. Ему говорят: «Угомонись, ты перетрудился. Сейчас эпидемия брюшного тифа в районе да еще этот суд, вот тебе с усталых глаз и померещилось».
А он, как все евреи, упертый оказался.
«Нет, – отвечает, – со мной все в порядке. Я уже к психиатру ходил, проверялся. Никаких отклонений не обнаружено».
И вот во сне является врачу Семен и запрещает ему кому бы то ни было рассказывать о том, что он видел. Но тот не послушался, тогда предстал перед ним Семен, коснулся уст его и затворил их. После этого еврей словно онемел: всю морду скособочило, слюни текут, как у идиотика, только и может, что мычать.
На суде пытался он опять выступать, но ничего не выходило. Тогда он начал знаками изъясняться. Семен стал ему ответные знаки подавать и все норовил подбить его, чтобы он перекрестился, а тот никак ни хотел. Страшное, да и смешное было зрелище – как они оба, молча, делали знаки друг другу.
Картина эта суд очень удручила, еврею выступать запретили, а чтобы он успокоился, отправили его в санаторий на излечение. Семен же, который после следствия выглядел очень побитым, и вначале процесса сидел с испуганным видом и молчал, тут вдруг оживился и стал, гримасничая, слезливо каяться. Просил у народа прощения, перед судом заискивал, народных заседателей – олухов отпетых! – умасливал, рассказывая всякие байки: его, мол, и в родном доме отец, кулак-изувер, за мягкость характера и чудачества нещадно лупил, и в церковно-приходской школе поп да учителя над ним насмехались, и из монастыря его два раза выгоняли – якобы за попытки изнасилования.
Прокурору это понравилось, и он принялся обличать развратное духовенство. Своего опыта по части церковной жизни у него не было, так он из общества безбожников притащил книжки какого-то Фукса под названием «История нравов» и оттуда всякие скабрезные историйки зачитывал.
Публика очень веселилась.
Потом вдруг приставили к Семену адвоката – надежного, казалось бы, человека, молодого совсем, из выдвиженцев. Он по-советски должен был защиту обставить, так ведь нет, возьми да начни на Семенову сторону общественность склонять. Да так ловко, хитро, что с государственной точки зрения и не придерешься ни к чему. И, что странно, посмотришь на этого адвоката – свой, простого вида мужик, а как начнет турусы на колесах выводить, все только рты разевают, – до того складно и убедительно у него получалось.
Вот и поведал адвокат суду, что Семена якобы весь город старался перевоспитать на советский лад, для чего у себя селили и демонстрировали ему примеры подвига трудовых будней. И он, судя по всему, перевоспитывался, но медленно, с трудом, были рецидивы: по бане голышом бегал – раз, на танцульках кривлялся – два и на жену партийного товарища залез – три.
И, как ни крути, выходило из его показаний, что с ним, с Семеном, особо сознательные люди специально возились, чтобы, мол, на таком дрянном материале доказать творческую мощь идеи марксизма-ленинизма. Значит, те святоши паршивые, которых ему в кампанию на суд прихватили, есть на самом деле борцы за создание нового человека, как и партиец, что на него письмо накатал. Да только партиец смалодушничал, не проявил должной стойкости и убежденности, повел себя как отсталый индивидуум, погрязший в мелкобуржуазном быту, а те страдали, но боролись, проявляя классовую выдержку.