В молодости мне казались обязательными всякого рода обособления по родовому признаку. Это было, видимо, необходимо для самоутверждения в той среде, где я появился на свет Божий. Думаю, что и у вас тема эта из того же источника изливается, назовем его «Счастливое детство».
Если обратиться к этой теме с учетом обретенного опыта, то здесь на лицо виден конфликт между вами, как личностью, т. е. художником Немухиным, и одноименным индивидуумом из «Счастливого детства». Он-то и пытается тянуть вас назад, в родовое гнездо, где все было так просто: мы – это «Мы», наша стая, а они – это «Они», ихнее племя.
Вас он с измальства учил внимательно вглядываться в лица, отыскивая в них приметы чужой породы. Их наличие – признак врожденной инаковости. И это верно. Ведь, в стае все на одно лицо, а вот чужая кровь – одна их примет индивидуальности. У немцев есть слово «цухтунг» – выведение породы. Они его в известную эпоху применяли в смысле выведения особой человеческой породы, со строго отобранными видовыми характеристиками. Те, кто мыслил таким образом, были уверены, что искусственным отбором можно создать сверхчеловека.
В опытах на собаках у них все хорошо получалось. Немецкая овчарка, например, – одна из лучших в мире новых служебных пород. Одна беда – живет мало. А вот с человеком не вышло! Впрочем, и у нас на этом направлении дела обстоят не лучшим образом, «советский человек» он недаром в просторечии «совком» зовется. Коллективизм у нас, конечно, торжествует, но на отсвет Счастливого будущего совсем не тянет.
А все потому, что каждый человек по сути своей – замкнутый сосуд: весь в себе, сам по себе и только для себя. Собака же, хоть и обладает собственным характером, манерой поведения, привычками, никакой не индивидуум, а стайный зверь. Одичавшие псы всегда в стаю сбиваются.
Индивидуум из вашего детства, Немухин, оттого оконфузился, что ваша личность, поднаторев в самопознании, стала сопротивляться. Вы поняли, что ничего путного в «родовом гнезде» не найдете, кроме одного, может быть, запаха. Но нужно ли вам так принюхиваться к этому запаху детства? Сдается мне, что не так уж был он и хорош.
И все же тяга к корням у вас сильно выражена, вы в душе крепко настроены против чужого. Хотя, с другой стороны, «своих» сторонитесь, да и они вас, ох как не любят.
Дело в том, что и на уровне родовых общностей существует множество различий, и не только между людьми. Вот Пуся, например. Он хорошо подмечает родовую ментальность – кошачью, собачью и человечью – и регулирует свое поведение в зависимости от этого, особенно, когда на собачью свору наткнется. Но при личном контакте для него уже важна индивидуальность, очищенная от всего наносного – кровных, семейных и иных, обобщающих и усредняющих элементов. Хотя, конечно, при том она весьма может быть даже с «собачинкой».
И вот что еще следует здесь, скажу по личному опыту, учитывать. По мере врастания в себя, осмысления себя как личности, многое теряешь. Это факт! Вот и Пуся был котенком, как все котята, наивным и игривым, а нынче, поглядите-ка на него, до чего важен, что значит – заматерел.
Немухин с осторожным любопытством посмотрел на Пусю и отодвинулся от него подальше.
– Вы, Владимир, похоже, котов не любите? – спросил Валерий Силаевич, по-своему истолковавший это передвижение.
– Да нет, отчего же, напротив, можно сказать, что люблю. У меня в детстве всегда коты были, без них никуда. Сам я от природы – глубокий индивидуалист, оттого и к кошкам симпатию питаю. Мне нравится, что кошка зверь не стайный, всегда сама по себе. А насчет того, что еврею Великая Пустота от природы дана и сидит у него в голове, это все равно как у кота ночное зрение. Возьмем, к примеру, Шагала…
– Здорово подмечено! – что значит культурный человек, – перебил тут Немухина знакомый хрипловато-придушенный голос, и около нас материализовался Витя с тачкой в придачу, из которой торчали разводные ключи, обрезки труб и другая всячина. – Я и сам третьего дня говорю евреям-то нашим: «Пустые вы головы, если в мое положение войти не можете»…
– Ага, явился наконец, – раздраженным тоном загудел Иван Федорович, – и часу не прошло. Молодец Витя, теперь мы с тобой во мраке кромешном трудиться будем, как герои Метростроя.
– Почему во мраке? Я же фонарь с собой прихватил, буду вам светить, там работы на двадцать минут, с вашей-то квалификацией, – и в голосе Вити проступили умильно-льстивые нотки. – Наложим шину и баста.
– Ладно, ладно, чего там зря лясы точить, пошли, – сказал Иван Федорович, – а всей честной компании желаю хорошего вечера.