За время нашего отсутствия эта парочка приблизилась к лодке и заинтересовавшись непонятным предметом стала его тщательнейшим образом изучать. Лодочка была очень легкая, лемуры как следует раскачали ее, так что нетрудно было понять, почему они очутились на воде и удалялись от берега.
Доказав, таким образом, на основании опыта — своего и чужого, — что лемуры легко попадают в подобные переделки, я должен объяснить также, как образовывались те естественные плоты, о которых я говорил выше, и каким образом передвигались они по воде.
На африканском побережье напротив Мадагаскара находится устье большой реки Рувумы. Мы имели возможность лично убедиться в том, что нередко в этой реке можно видеть всевозможные растительные обломки, упавшие стволы и сломанные ветки, плотно пригнанные друг к другу наподобие прочного естественного плота. Речное течение уносит их далеко в море, на расстояние тридцати-сорока километров. Легко можно предположить поэтому, что в плейстоцен, когда в Мозамбикском проливе существовала непрерывная полоса островов, эти обломки деревьев иногда выносило на берега тех островков, что были расположены поближе к Африке. Дальше, чтобы переносить естественные плоты через морские проливы между атоллами, достаточно было приливов и отливов. Ведь всякий раз, когда уровень моря понижается, миллионы кубических метров воды проходят сквозь узкие горловины внутренних лагун. Бушующие волны разрушают берега, валят деревья, порождают временные течения, уходящие в глубь атоллов на несколько километров. У берегов Альдабры, например, измеряя скорость течения уходящих из лагуны вод в десяти километрах от острова, мы нашли, что она равнялась двум с половиной морским узлам.
За сотни миллионов лет животным не раз должна была представиться возможность для переселения с африканского берега на Мадагаскар.
С другой стороны, ненадежная связь с материком может объяснить нам, почему животный мир на Мадагаскаре так беден видами. Лишь отдельным зоологическим видам удавалось воспользоваться этим фрагментарным мостом; только земноводные или хорошо плавающие животные, только древесные животные на естественных плотах, только птицы и другие летающие существа могли достигнуть Мадагаскара и населить его, образовав там столь необыкновенный животный мир.
Не удивляло меня и то обстоятельство, что обезьяны, столь похожие на лемуров по строению и повадкам, не перебрались этим же путем на Коморские острова и на Мадагаскар. Напротив, этот факт помог мне выяснить и некоторые другие стороны вопроса: он доказал мне, что миграция животных столь оригинальным водным путем могла происходить только в начале третичного периода, когда уже существовали лемуры, а обезьян еще не было. Я должен был предположить также, что после олигоцена, т. е. после того, как лемуры поселились на Мадагаскаре, этот путь, и прежде нелегкий, стал совсем непригодным.
Таким образом, я предполагаю, что Мадагаскар был связан с Африкой в течение олигоцена посредством целой цепи возникших тогда бесчисленных островов. В последующие эпохи этот «мост», вероятно, исчез, а потом, в плейстоцене, снова появился, но уже гораздо более разорванный и труднопроходимый.
После этого между материком и островами Мозамбикского пролива никогда больше не существовало ни территориального контакта, ни зоологических связей.
Мои размышления были прерваны голосами звавших меня спутников. Я поднялся и, шагая вдоль берега, вернулся в бунгало. Все уже были одеты и готовились двинуться в обратный путь.
— Поехали? — спросили они меня. И я вместе со всеми вскарабкался в машину.
Когда машина двинулась по дороге на Дар-эс-Салам, я бросил последний взгляд на место нашей первой африканской стоянки. На верхушках казуарин, шелестящих под дыханием муссона, стая щурок готовилась к вечерней охоте. Начинался отлив, море отхлынуло от песчаного берега, и в волнах показались коралловые рифы первого барьера.
Интересно, неужели сегодня вечером у побережья Мбоа-Маджи снова покажется «подводный призрак»? Неужели и сегодня ночью гиппопотамы выйдут из болота и отправятся купаться? Вернемся ли мы когда-нибудь опять к этим берегам, к этой крохотной рыбацкой деревушке; где нам теперь уже нечего делать?
КИЛИМАНДЖАРО
Возле долины самой длинной реки в мире, за пыльными равнинами Масаиленда, у границы между Кенией и Танганьикой, возвышается «Крыша Африки». В этих двух огромных областях Восточной Африки отовсюду видны внушительные очертания горы «Нгадже-нгаи» («Дом бога»), как называют ее масаи. Над саваннами Цаво — родины носорогов, над акациями Амбосели — страны львов, над землями Серенгети, населенными миллионами диких зверей, возвышается этот колоссальный вулкан. Нет среди африканцев ни одного, кому не было бы известно имя величайшей вершины Черного континента — «Килима Нджаро» — «Великая гора».