Однако я опережаю события.
Вы спросите: за что мы так наказали Гарри Рукки? Неужели это был отъявленный негодяй, которого следовало опалить нашим праведным гневом, самонадеянно подвергнуть этакому полураспятию на страх ближним и запятнать тем самым доброе имя школы — потому что наши родители еще долго вспоминали: «Тридцать четвертый год? Это когда?..» А мы отвечали, не давая им договорить: «Да ладно вам, не могли же мы засунуть Рукки в брюки».
Итак, в чем заключалось страшное преступление Г.Р.?
Никакого секрета здесь нет. Такое из года в год случается во всех школах, да и не только в школах. Просто наш случай выбивался из общего ряда.
Во-первых, Гарри Рукки был умнее всех.
Чем не преступление?
Во-вторых — и это еще более серьезное преступление — он никогда не пытался казаться выше, чем на самом деле.
Помню, как пару лет назад у моего дома тормознул суперновый «ягуар» с 12-цилиндровым двигателем и знакомый актер, сидевший за рулем, прокричал во все горло: «Завидуй!».
Так вот, Гарри приехал в наш город откуда-то из восточных штатов (как, впрочем, и все мы) и с первого дня, с первого часа стал кичиться своим «ай-кьюз». На каждом уроке, будь то в утреннюю или вечернюю смену, он постоянно тянул руку — хоть назначай такого знаменосцем, его пронзительный голос бил по ушам, и всякий раз, когда учитель кивал в сторону Гарри, ответ, как назло, оказывался правильным. В первый же день он всех нас просто достал — мы исходили желчью. Даже странно, что с него не сорвали брюки гораздо раньше. Поначалу мы остерегались: вся школа знала, как в спортзале он надел боксерские перчатки и расквасил носы трем или четырем обидчикам, после чего учитель выставил всех на улицу и велел сделать шесть кругов вокруг квартала, чтобы охладить страсти.
Провалиться мне с потрохами на этом самом месте… да вы, наверно, сами догадались, но тем не менее: когда мы на последнем издыхании заканчивай пятый круг и, можно сказать, харкали кровью, нас всех обошел Гарри Рукки, свеженький, как бутон, даже не вспотевший — он с легкостью пробежал дополнительный круг, чтобы только утереть нос остальным.
К концу второго дня он так ни с кем и не подружился. Никто к нему даже не подошел. По молчаливому согласию было решено, что любой, кто приблизится к этому выскочке, получит от одноклассников по первое число, когда поблизости не будет учителей.
Гарри Рукки так и ходил из дома в школу и обратно в гордом одиночестве, с видом знатока, который прочел все мыслимые книги и, что совсем уж непростительно, запомнил каждое слово; если на уроке кто-то мямлил, запинался или умолкал, у него всегда был готов ответ на любой вопрос.
Догадывался ли Гарри Рукки, что его ждет экзекуция? Если да, то эта мысль вызывала у него только усмешку. Вечно он улыбался и посмеивался, изображал, что не держит зла, но нас было не пронять. Мы делали домашние задания по вечерам, а он — прямо на уроке, за пять минут до звонка, после чего с довольной физиономией откидывался на спинку парты и наслаждался своим превосходством, заодно давая отдых голосовым связкам.
Затемнение. Наплыв.
Жизнь разбросала нас в разные стороны.
Прошло сорок лет, и Гарри Рукки вспоминался уже не раз в два месяца, а раз в два года. Как-то я оказался проездом в Чикаго и решил прогуляться пешком, чтобы скоротать пару часов, оставшихся до пересадки на Нью-Йорк. Навстречу мне попался незнакомец, который едва не прошел мимо, но в последний момент замер как вкопанный и повернулся ко мне.
— Сполдинг? — осведомился он. — Дуглас Споллинг?
Теперь и я замер на месте и, честно скажу, похолодел от ужаса, потому что столкнулся с призраком. По спине побежали мурашки. Кивнув в ответ, я внимательно разглядел прохожего. Он был одет в превосходный темно-синий костюм и шелковую рубашку с галстуком неброской расцветки. Темные волосы слегка тронула седина, от него веяло легким ароматом дорогого одеколона. Незнакомец протянул мне ухоженную руку:
— Гарри Рокки, — представился он.
— Не припоминаю… — смешался я.
— Вы, если не ошибаюсь — Дуглас Сполдинг?
— Совершенно верно…
— Средняя школа города Берендо, выпуск тридцать пятого года. Правда, сам я до выпуска не доучился.
— Гарри! — Я так и не заставил себя выговорить его фамилию: она комом застряла у меня в горле.
— Вы все меня запомнили как Рукки. Гарри Рукки. Но я сменил фамилию на Рокки — это было в тридцать пятом году, в самом конце весны.
После того, как влез на дерево, отметил я про себя.
Из-за угла налетел чикагский ветер.
А вместе с ним — запах мочи.
Я повертел головой. Лошадей вблизи не обнаружилось. Собак тоже.
Передо мной стоял один лишь Гарри Рокки, он же Гарри Рукки, который ждал каких-то признаний.
Пришлось быстро пожать ему пятерню, однако я тут же отпрянул, словно меня дернуло током.
— Подумать только, — сказал он. — До сих пор шарахаешься, как от чумы.
— Нет, что ты, просто…
— Отлично выглядишь, — поспешно вставил он. — Сразу видно: состоявшийся человек. Это приятно.
— Ты тоже, — сказал я, избегая смотреть на его аккуратные ногти и до блеска начищенные туфли.
— Не жалуюсь, — скромно ответил он. — Куда направляешься?
— В Институт изобразительных искусств. У меня два часа до поезда. Всегда хожу в этот музей полюбоваться огромным полотном Сера.