Ему трудно было привыкнуть к мысли, что она спит здесь, в доме, так близко от него, и он долго не мог уснуть. Наконец он забылся тяжелым сном, а когда проснулся, в лесу снова куковала кукушка.
К его удивлению, было уже шесть часов. Он встал и, держа в руках башмаки и куртку, сошел вниз по потемневшим голым ступенькам. Девушка уже возилась в кухне. Она была в белом фартуке, тщательно причесанная. Она сказала:
– С добрым утром. – И потом: – Я нагрела вам воды для бритья. Возьмите в тазике.
– Я буду бриться вечером, – сказал он.
– Хорошо, тогда возьмите ее для умывания. Сколько яиц вам сварить?
– Два, – сказал он. – Двух хватит.
– Я люблю всмятку. А вы?
– Мне всё равно. Можно по-всякому.
– Всмятку полезнее, – решила она.
Он провел рукой по небритому лицу, ощутил густую, жесткую щетину и почувствовал себя неопрятным. Ему стало как-то неловко, и он решил побриться. Интересно, заметит ли она?
Побрившись, он почувствовал себя лучше. Он видел, что она заметила. И оттого, что она заметила, и оттого, что смотрела на него, и приготовила ему горячую воду и яйца, и вообще прислуживала ему, он вдруг почувствовал смущение.
– Где вы будете сегодня работать? – спросила она.
– Мне нужно повозиться с сенокосилкой, – ответил он. – Я буду в сарае.
– Ладно. Мне только нужно знать, где вас найти. Может, мне понадобится ванта помощь, чтобы передвинуть кое-что из вещей.
Смущение не покидало его всё утро, и он напряженно ожидал, что она вот-вот позовет его. Но она так и не позвала, и когда он наконец пришел домой пообедать, то обнаружил, что она буквально перевернула всю мебель в его комнате, а матрац вытащила на улицу – проветрить.
– Я не хотела вас беспокоить, – сказала она.
Вскоре после обеда приехал Эмет. Было только начало третьего, когда его велосипед въехал во двор и остановился под ореховым деревом. Услышав скрип тормозов, девушка вышла из дому, вытирая руки о передник.
– Вы привезли, что я просила, мистер Эмет? – спросила она.
– Привез, – сказал Эмет. – Ничего себе грузик.
– Вы всё купили? А счета взяли?
– Всё. Только мыла для ковров не купил. Привезу завтра. И счета взял. Имейте в виду, что четырех фунтов у вас как не бывало.
– Хорошо, – сказала она, – я проверю. Только отнесу покупки в дом.
– Муку я лучше сам отнесу, – предложил Эмет. – Как-никак в мешочке с полсотни фунтов.
Эмет снял с велосипеда мешок с мукой и, взвалив на спину, понес в дом. Девушка несколько раз возвращалась За кульками, брусками мыла, свечами, банками с вареньем, бутылками с уксусом, хлебом и мясом. Наконец она устроила передышку и спросила Эмета о растительном масле.
– Масло приедет отдельно. Я заказал пятьдесят галлонов. Ждите к вечеру.
– Ну, тогда всё. Спасибо, – поблагодарила она.
– Да, теперь вы с голоду не помрете, – заявил Эмет. – А четырех фунтов у вас как не бывало.
– Да, конечно.
– Я за всё заплатил, – напомнил Эмет и выжидающе взглянул на нее.
– Да, я знаю, – ответила она. – Вычтите эти деньги из вашего долга за молоко.
Эмет остолбенел. Она повернулась и пошла прочь, а он всё еще стоял, молча и неподвижно. Даже когда она скрылась в доме, он еще несколько минут не мог сдвинуться с места. И когда Том Ричардс, наблюдавший за ними из сарая, увидел, как Эмет медленно двинулся, наконец, к коровнику, он не поверил своим глазам, не поверил тому, что в одно мгновение старый, годами установившийся порядок был нарушен и кончилась вся эта бестолочь.
В этот день Эмет уже не говорил о скачках. Он вообще очень мало говорил, и началось что-то новое. С этого дня, возвращаясь вечером в город, он почти всегда увозил с собою список того, что нужно было девушке, и на следующий день приезжал на ферму с покупками и счетами. Раньше он привозил газету, а теперь привозил хлеб, и мясо, и запасы крупы на неделю, и почти всё, что нужно было ей по хозяйству. Всякий раз, пока она уносила продукты в кухню, он остолбенело смотрел ей вслед, словно теперь настала его очередь испытывать на себе действие гипноза. Иногда он уходил, что-то бормоча про себя, охваченный злобным протестом и тайным желанием отомстить за то, что она так обходится с ним. В тот, первый день она держалась с ним запросто, по-приятельски; он уже стал называть ее Эдной и в два счета поладил с нею. А посмотреть только, во что его теперь превратили. Мальчишка на побегушках! Сделай то, сделай это! А потом деньги. Это уже чересчур, если хотите знать. Как будто он не собирался вернуть этот долг, как будто так уж никогда и не заплатит. По какому праву она тут распоряжается и диктует, когда и как ему платить?
И теперь, когда она расхаживала по ферме, аккуратно собирая яйца, которые раньше как попало собирал Эмет, снимая красную и белую смородину со старых, заброшенных кустов у коровника, заросших крапивой и белым вьюнком, пропалывая салат и морковь, которые сама посадила ровными рядками там, где прежде росла только сорная трава, – мужчины наблюдали за ней, и каждый думал свое, хотя оба одинаково не понимали, что она за человек и почему очутилась на этой ферме. Эмет искоса поглядывал на Эдну со скрытой злобой, Том наблюдал за ней со смущенным удивлением; его ясные светло-серые глаза восторженно смотрели на нее: он был словно зачарован ее энергией, честностью, движениями ее тела, цветом ее волос, блестевших, как спрессованная солома, в знойных, ярких лучах солнца. К концу июня в доме уже начали работать маляры, и на луг, где по утрам Том работал один, вручную вороша сено, доносилось гудение паяльных ламп, снимавших старую краску, которая за долгие годы небрежения покоробилась и посерела от солнца, дождя и снега. В неподвижном июньском воздухе громко звучали голоса маляров, которые, стоя на стремянках, переговаривались друг с другом. В один прекрасный день Том взглянул и увидел, что между коровником и ореховым деревом стоит его дом в новой белой одежде и смотрит на него чистыми стеклами окон.
Сперва он никак не мог привыкнуть к белым рамам. Может, думал Том, со временем он всё же привыкнет к ним, как привыкнет к новым обоям в цветочках, и к свежевыкрашенным кремовым дверям в спальнях, и к красному полу на кухне, и к тому, что кровати поставлены теперь по-новому и что в его прежде заброшенном, грязном доме, в котором он привык быть всегда один, появилась и живет эта девушка. Со временем он привыкнет и к ней, но пока, всякий раз, когда, оторвавшись от мотыги или грабель, он видел, как она идет по полю, неся в руках синий Эмалированный чайник и корзинку с едой для него и Эмета, он неизменно ощущал острое, почти болезненное изумление от того, что она вообще живет в его доме.
Когда в послеполуденные часы становилось нестерпимо жарко, она снимала домашнее платье и надевала другое, полегче, и как-то ему бросилось в глаза, что она пополнела с тех пор, как поселилась на ферме. Ее голые руки почернели от солнца, а лоб под выцветшей челкой покрылся нежным золотистым загаром. Сквозь легкую ткань он видел ее груди, вздрагивавшие при ходьбе, видел коричневый треугольник в вырезе платья, где солнце опалило гладкую белую кожу.