Художник, куривший до этого и превративший кубок в пепельницу, взял топор и разрубил его пополам.
— Вот видишь, — сказал художник, — у него полое место. Я не ошибся. У него ничего нет в голове, пустое место. Будь он жив, он бы много бахвалился, доказывал, что все, что сделали люди, — это дело его рук.
Он бросил кубок в печь, потом принес картину, недавно нарисованную. Девочка смотрела и молчала, и тихая улыбка остановилась на ее личике.
На картине была нарисована она с рукой чуть на отлете, дальше в перспективе летела белая ласточка.
— Белая ласточка — это мой сон, — затаенно проговорила девочка и подошла ближе к картине.
— Правильно, — ответил художник, — я хотел написать тебя вместе с твоей мечтою, а вот видишь, еще березка, ваш старый дом, колодец, гуси. Ты этого и не заметила. Мечта всегда лучше настоящего, поэтому только ее ты и смогла заметить. Не мог же я вместо белой ласточки нарисовать кубок.
— Ой, кубок сгорел! — через некоторое время воскликнула девочка.
— Он всего лишь старое полено, а не кубок, — ответил художник, подбросил в огонь сухих щепок, и они радостно затрещали, а на картине заплясали, замельтешили яркие блики. Казалось от этого, что ласточка летит. И девочке тоже это казалось.
Она впервые могла не только видеть, но и потрогать свою мечту.
1966
ПАВЛУША
Истаяла деревня Конопка. Оплыл крутоярый берег и исчез. Кругом море. И тихо. Мерно рыпают уключины, и лодка качнется то вправо, то влево. Дед Макар хмуро греб и изредка говорил, чтобы Петр, Павлушин дедушка, вычерпал из лодки воду.
Дед Макар был сердитый и злой. Он даже из-за таких пустяков (воды в лодке было мало) сердился.
Но дедушка слушался, выплескивал воду, иногда задумывался над чем-то, глядя на далекие островки. Смотрел и Паша туда. Видно было, что островки поросли лесом и роняли на воду длинную тень.
Дул ветерок. Мелкая зыбь отсвечивала на солнце, мельтешило в глазах, а Павлуше казалось, что рыба это выпрыгивает из моря и заигрывает с ним, хотелось ему крикнуть, поймать ее, и он глядел на воду что есть мочи.
А островки остались уже слева и сзади. Отсюда они совсем странные: коричневато поблескивая, громоздятся на них скалы, качаются деревья, будто машут чем-то, думается Паше, это вовсе и не островки, а что-то живое, это какие-то звери. И смотрит туда во все глаза, и не верит сам тому, что ему кажется. А от деревьев падали тени, шевелились и ползали, ползали молча и что-то искали.
Страшно и тихо.
Молчит хмурый дед Макар. Дедушка закатал до колеи широченные штаны, выставил дряблые ноги на солнце, снял шерстяную кофту.
Редко о борт билась волна. Сыпались брызги, и слышался шелест воды, вспыхивающей на солнце.
Вздрогнет, качнется лодка, замрет на время, вспучится огнем вода, и опять… только мерный всплеск весел.
Остались позади островки, запахнулись дымкой, но Паше все казалось, что он слышит шум деревьев, видит тени, которые машут корявыми кулаками солнцу. Хочется сказать об этом дедушке…
Но впереди сереет уже берег. А дальше видны горы, трудно рассмотреть их против солнца, забывает Паша островки с их деревьями и тенями и глядит на горы и берег.
Дедушка поворачивается спиной к солнцу, хлопает ладошками по ногам. Лодка вздрагивает и кренится. Дед Макар сердится. Его белые, топорщившиеся брови, красное лицо пугают Пашу.
Все ближе берег. Уже можно различить островок подле него.
Паша смотрит на дедушкину спину. Она чуть покраснела и пошла красноватыми пятнами.
«Сгорит», — думает Паша, но вдруг недалеко, сверкнув чешуей, выпрыгивает из воды рыба. Там, куда она упала, болтается клочок пены на волне.
Дедушка надевает кофту, берет черпак и отдает его Паше. Паша старается, шумно скребет по днищу, выплескивает воду, глядит в море, рябит у него в глазах: невозможно отличить поблескивающую волну от выпрыгивающей рыбы. А тут еще мимо проплыл катер из соседнего рыбсовхоза, и от него пошла крутая волна с гребешком.
На небе появилась череда облаков. Идут от них тени по морю, скачут тени по волнам, по островкам. Пугается море их, тише плещет, замирает и блестит как оконное стекло.
Дедушка встает, глядит на берег из-под руки.
— Садись, Петру, опрокинешь, — сердится дед Макар. — Сажайся.
Дедушка потирает руки, надевает соломенную шляпу.
Вот и берег. Поодаль начинаются скошенные поля и тянутся до гор. Несет оттуда чем-то распаренным, сладким; скользят по ухабам гор тени облаков, будто прыгают; ущелье, выложенное тенью, прикорнув, таинственно молчит.