Дед Макар кричал о помощи, барахтался в воде.
Паша протянул руку, хотел толкнуть лодку, но не достал и вдруг провалился под воду, дернулся к лодке, все еще ничего не понимая, дернулся уже с испугу, коснулся лодки, и она отошла от него. Он потянулся лицом вверх и отчаянно замахал руками, хотел крикнуть, но захлебнулся водой… У него захватило дыхание, и он снова глотнул воды. Теперь не продохнуть, побелело в глазах, казалось, они выпрыгнут из глазниц, так стало им больно, и он судорожно передернулся. Кто-то его поддержал.
Это дед Макар, держась одной рукой за лодку, другой схватил его.
— Ноги в сетях запутались! — кричал он мальчику, который закашлял от боли в груди. — Молодец ты! Утоп бы я, Павлуша! Молодца!
На берегу дедушка охал, обещая всех накормить ухой, а у него дрожали руки…
Резкая боль протянулась поперек Пашиной груди, саднило в горле, болели глаза, Паше стало жаль жалкого, растерянного дедушку. Он отвернулся и увидел покачивающуюся на волнах вверх брюшком рыбешку.
Порозовел туман над морем — вставало огромное дымчато-красное солнце и сразу протянуло широкие розовые, словно руки, лучи к воде и погрузило их в прозрачную, застывшую стеклом воду.
Вот плоский сонный лучик упал на белое брюшко рыбки, и Паша вспомнил вчерашнее, хотел отойти от берега, но вдруг зажал глаза руками, не сдержался, всхлипнул и здесь же у моря громко заревел.
1969
ПРИСНИЛИСЬ КОТЯТА
Ночью Николаю Зуеву приснились котята. Будто покоилась над заросшей ветлами деревней сторожкая зыбкая ночь, и, хотя не поднялась на небо еще луна, все вблизи было видно, и он стоял у ветлы возле пруда, а в старой рядине у него шевелились сонные котята. Котята пошевеливались, а его разбирал страх: «Как же топить живых?» А потом он брал их и швырял, и они с коротким шелестящим всплеском уходили в воду.
Николай проснулся и помотал головой, стряхивая назойливый сон, и вспомнил, что мать однажды заставляла его, еще в детстве, топить, но не котят, а щенят, и он их не утопил, а оставил подле пруда под ветлой, вытряхнув из рядна на землю. Но стоило ему закрыть глаза, как он снова ощущал мягко-теплые, податливые тельца котят и слышал плеск тяжелой ночной воды. После этого Николай не смог заснуть.
В окно неспешно вливался холодный шум ночного города, во дворе истошно рыдали коты, а он будто слышал все это, но и был далек от шума во дворе, и ему хотелось, вот так покоясь в тепле, думать о далеком, думать неторопливо, как полагается взрослому парню.
Пролежав без сна до утра, Николай ушел на работу, все еще озабоченный с ночи, с появившимся тоскливым желанием, которое он так и не понял, но которое прочно засело в груди.
День выдался солнечный, но в тени знобкий, а на работе, во дворе завода, в безветрии уже пекло по-летнему нестерпимо, и высунувшиеся листочки смородины и березы терпеливо вбирали густой свет солнца, распространяя вокруг клейкий молодой запах зелени. Зуев тупо поглядел на липкие листочки, потрогал рукой и направился в цех к своему станку. Но работать не хотелось. Он вышел из цеха и, сев подле теплой пристройки к цеху, закурил и уставился поверх краснокирпичных цехов, забора с проволокой, и ничего не видел и не слышал, ощущая только внутри себя одно тоскливое щемление, будто предчувствие чего-то недоброго, и старался понять эту тоску или догадаться, отчего это с ним творится недоброе. «Мать живет у брата, — думал он, — вчера получил письмо. Она жива, здорова, с братьями и сестрами все в порядке». Нет, он не мог сегодня работать, и все сидел и курил, и думал: «Отчего так?»
Подошел мастер и тоже закурил, но Николай его не замечал, а глядел в небо и вроде не глядел, потому что ничего не видел, а думал и пытался понять себя.
— Не работается?
— Весна. — Николай сплюнул окурок и облизал мягкие, горькие губы. — Мне сегодня котята приснились, будто я их топил — это у нас в деревне.
— А ты из деревни будешь?
— У-у.
А к вечеру, когда Николай, все еще томясь нехорошим предчувствием, медленно брел по улице домой, началась гроза. Шумно, с утробным грохотанием прошелся по-над городом гром, неровно ударяя по крышам домов, зататакал где-то вблизи и покатился далее, раскидывая по небу верткие змейки молний, и в отдалении, урча и успокаиваясь, вызывая новый, более дробный и оглушительный, который с треском расколол небо и наискосок вдруг хлестнул, словно кнутом, густым, запенившимся на асфальте жгутом ливня.